Записки от скуки - [14]

LXXVI

Славу храброго воина заслужить трудно, даже если в ста сражениях ты одержишь сто побед, потому что нет на свете человека, который не стал бы храбрецом, когда он разбивает противника, пользуясь своим везением. Но достигнуть славы можно лишь после того, как поломаешь в битве меч, истратишь все стрелы и в конце концов, не покорившись врагу, без колебаний примешь смерть. Пока ты жив, похваляться воинской доблестью не следует.

Война — это занятие, чуждое людям и близкое диким зверям и птицам; тот, кто ратником не родился, напрасно увлекается этим занятием.

LXXVII

Когда неумело написанные картины или иероглифы на складных ширмах или раздвижных перегородках неприятны на взгляд, то и о хозяине дома держишься невысокого мнения. Вообще, конечно, духовное убожество владельца отражается и в той утвари, которая ему принадлежит. Отсюда отнюдь не следует, что нужно держать такие уж хорошие вещи! Я говорю о том, что люди чрезмерно увлекаются или изготовлением низкосортных, некрасивых вещей, заявляя, будто делают их потому, что они не ломаются, или приделыванием к вещам различных совершенно ненужных безделушек, заявляя, что вещи станут от этого занятными.

Старинная вещь хороша тем, что она не бросается в глаза, недорога и добротно сделана.

LXXVIII

Когда кто-то сказал, что обложки из тонкого шелка неудобны тем, что быстро портятся, Тонъа[125] заметил в ответ:

— Тонкий шелк становится особенно привлекательным после того, как края его растреплются, а свиток, украшенный перламутром, — когда ракушки осыпятся.

С тех пор я стал считать его человеком очень тонкого вкуса.

В ответ на слова о том, что-де неприятно смотреть на многотомное произведение, если оно не подобрано в одинаковых переплетах, Кою-содзу[126] сказал:

— Стремление всенепременно подбирать предметы воедино есть занятие невежд. Гораздо лучше, если они разрознены.

Эта мысль кажется мне великолепной. Вообще, что ни возьми, собирать части в единое целое нехорошо. Интересно, когда что-либо не закончено и так оставлено, — это вызывает ощущение долговечности жизни. Один человек сказал как-то:

— Даже при строительстве императорского дворца одно место специально оставили незаконченным.

В буддийских и иных сочинениях, написанных древними мудрецами, тоже очень много недостающих глав и разделов.

LXXIX

Когда господин Левый министр Тикурин-ин-но-нюдо[127] мог безо всяких помех стать первым министром, он изволил заявить:

— Что тут за невидаль! Постом Левого министра я и ограничусь, — и с теми словами ушел в монастырь.

Левый министр Тоин, восхищенный этим поступком, тоже отказался от мечты стать премьер-министром. Как говорится, произошло «раскаянье вознесшегося дракона».

Луна, став полной, идет на ущерб; дело, достигнув расцвета, приходит в упадок. Все, что доходит до предела, приближается к разрушению — таков закон.

LXXX

Когда Хоккэн-сандзо[128] прибыл в Индию, то, увидев там однажды веер, изготовленный на его родине, он затосковал, в недуге слег и все хотел отведать китайских кушаний.

Услыхав эту историю, один человек воскликнул:

— И такой великий человек, живя в чужой стране, показал свое слабодушие!

Кою-содзу возразил на это:

— О, это мягкий, чувствительный знаток Трех частей канона!

Это замечание показалось мне очень трогательным, непохожим на то, что его сделал законоучитель.

LXXXI

Ежели нет в человеке смирения, то он не может не быть обманщиком. Однако отчего же нет людей прямодушных от природы? Человек, лишенный смирения, обычно испытывает зависть, видя мудрость другого. Часто последний дурак смотрит на мудрого человека с ненавистью. «Оттого что не может получить великой награды, — поносит он мудрого, — не приемлет этот мудрец мелких выгод, хочет притворством добиться славы!»

Такие насмешки появляются потому, что сам дурак по складу характера совершенно не похож на мудреца. И свойство крайней глупости, присущее этому человеку, измениться не может. Вот потому-то он всеми правдами и неправдами стремится получить хоть самую малую выгоду.

Подражать глупцу нельзя ни в коем случае. Если, уподобляясь помешанному, человек побежит по дороге, — это помешанный. Если, уподобляясь злодею, он убивает другого человека, — это злодей. Подражающий скакуну сродни скакуну, подражающий Шуню — последователь Шуня.[129] И тот, кто, пусть даже обманом, стремится быть похожим на мудреца, должен называться мудрецом.

LXXXII

Корэцугу-но-тюнагон[130] был щедро наделен талантом воспевания ветра и луны. Всю жизнь он хранил чистоту и читал сутры. А жил он вместе с храмовым монахом Энъи-содзё.[131] В годы Бумпо,[132] когда храм Миидэра сгорел, Корэцугу сказал монаху:

— Прежде, обращаясь к вам, мы говорили «храмовый монах». Но так как храма не стало, отныне мы будем называть вас просто монахом!

Очень остроумное замечание!

LXXXIII

Поить вином простолюдина — дело, требующее большой осторожности. Один мужчина, живший в Удзи, знался с неким Гукакубо — священником из столицы. Священник этот был отшельником, человеком весьма изящным и привлекательным и доводился ему шурином, поэтому отношения между ними поддерживались самые сердечные. Однажды за бонзой в столицу был прислан конь и слуга. Гугакубо встретил слугу словами: