Записки опера особого отдела - [26]

— Что, так быстро? — удивился Бондаренко.

— А что там сложного? — ответил Сергей. — Вводить данные долго, потому что нельзя допустить ошибку, а машина считает быстро.

— Молодец, — похвалил матроса Бондаренко. Он быстро надел куртку, положил тетрадь в портфель и поспешил в штаб.

Командир, увидев опять на пороге кабинета капитана, уже не ожидая ничего хорошего, устало спросил:

— Ну что еще, Владимир Федорович? Чем ты опять меня хочешь расстроить?

— Наоборот, порадовать, — довольно ответил Бондаренко. — Ваше приказание выполнено. Вот, — он протянул тетрадь и рулон с расчетами владельцу.

— Ну, не приказание, а просьбу, — улыбаясь, поправил офицера командир. — Большое спасибо, Владимир Федорович.

Он взял в руки свою работу и расчеты. Немного подумав, как поступить с рулоном, он развернул его, а затем, как газету, свернул его в несколько раз и положил в рабочую папку.

— Ну, как ты, за аэродромом не скучаешь?

Бондаренко насторожился. Уходить с вычислительного центра он уже никуда не хотел.

— Я человек военный, где прикажут, там и буду служить, — дипломатично ответил капитан.

— Ладно, свободен, не буду тебя больше задерживать, — улыбнулся Шкилев и пожал руку Бондаренко.

Последний понял команду командира дословно и поэтому, выйдя из штаба, направился домой, хотя рабочий день еще не закончился. Бондаренко рассудил так, что командир с ним в этот день и так уже пообщался вдоволь, а для всех остальных он — у командира.

Сергей Лобанов вечером вернулся с ужина, замкнул изнутри вычислительный центр, переоделся в спортивный костюм и, как гражданский человек, лег на диван смотреть телевизор. Поздно вечером началась программа «Взгляд». На экране трое молодых и энергичных ведущих обсуждали с приглашенными на передачу сотрудниками КГБ и политиками последние заявления генерала Калугина. Одни называли его реформатором новой волны, другие — предателем и изменником Родины. Доводы одних и других Сергею казались убедительными. С одной стороны, он поддерживал стремление сломать старую систему КГБ, хотя об этой организации почти не знал ничего. С другой стороны, понимал, что Калугин разгласил секретные сведения, в результате чего пострадали люди. Слушать полемику на экране он устал и погрузился в свои мысли. Он размышлял над сутью предательства. Как человек, который воспитывался в СССР, был пионером и комсомольцем, предательство считал самым страшным преступлением. Но теперь, когда в предательстве обвиняют генерала КГБ, а общественность считает его чуть ли не героем, значит, по мнению Сергея, должна быть какая-то грань между добром и злом в этом вопросе. Он вспомнил об авиаконструкторе Игоре Сикорском, о котором слушал лекцию замполита в клубе в один из недавних выходных дней. Этот человек внес серьезный вклад в развитие русской авиации. Но в 1919 году эмигрировал в США и внес существенный вклад уже в развитие гражданской и военной авиации США, в частности, в вертолетостроение. Конечно, при этом он преследовал и свою выгоду. В США за одни и те же разработки платили гораздо больше, чем в Советской России, но главное — конечная цель. Там он сделал гораздо больше, чем мог сделать на Родине. В итоге его изобретение используется практически во всех станах мира. Можно ли считать его предателем? В свое время его труды могли и должны были быть секретными, но своей эмиграцией он не нанес ущерба своему Отечеству, более того, по его чертежам были созданы и отечественные вертолеты в СССР. Сегодня плодами его труда пользуется все человечество. Поэтому Сикорского нужно считать не предателем, а великим ученым, который работал на благо человечества.

Генерал Калугин наверняка тоже преследовал корыстную цель. Но в результате его действий пострадали люди, а польза весьма иллюзорна. Следовательно, его действия можно классифицировать как преступление. Невольно цепь его размышлений перешла на личность командира полка полковника Шкилева, чью диссертацию совсем недавно Лобанов держал в руках. «Если свою диссертацию он продаст за границу, то кем он будет, предателем или ученым?» — размышлял Сергей. Диссертация пока не является собственностью государства, идея, изложенная в ней, еще не принята на вооружение и неизвестно, будет ли принята вообще. Если она попадет за рубеж и будет там внедрена, то, как любую военную разработку, ее в конечном итоге запустят в мирных целях. И тогда труд командира пойдет на пользу человечеству. Но командир вряд ли пойдет на это, коммунистическое воспитание не позволит. Под эти мысли Лобанов погрузился в сон.

Утром, когда на объект пришел капитан Бондаренко, он доложил ему:

— Товарищ капитан, за время вашего отсутствия происшествий не случилось. Дежурный по вычислительному центру матрос Лобанов.

— Вечный дежурный, — усмехнулся капитан, лишний раз подчеркивая, что кроме Лобанова никого другого здесь быть не может.

— Владимир Федорович, можно вопрос? — спросил Сергей.

— Можно Машку за ляжку, а на флоте просят разрешения. Уже ведь не «салага». Распустил я тебя здесь. — В ответ матрос молча потупил взгляд в пол. — Ладно, говори, что там у тебя.

— Я по поводу своей вечности. Уже почти полтора года прошло, как я служу, а в отпуске еще ни разу не был: то в мае вы уходили, летом женщины были в отпуске, тоже нельзя было. А мне что, все два года без отпуска? У меня ведь взысканий нет. Да и родители переживают.