Записки охотника Восточной Сибири - [39]
Где есть медвежья берлога или гайнд медведицы, там наверное вы никогда не увидите поблизости ни одного свежего следа других зверей: козьих, изюбриных, заячьих и проч. Это обстоятельство и служит отчасти признаком при отыскивании медвежьей квартиры! Кроме того, зимою, в сильные холода, пар, отделяющийся из берлоги и садящийся на окружающих кустах и деревцах в виде белого куржака, о котором я уже упомянул выше, служит верным признаком, что медведь лежит в берлоге.
Кедровые орехи медведь ужасно любит, ест их в большом количестве и бывает от них весьма жирен. Медведь в орешнике — это забавная и любопытная вещь! Посмотрите, как он набирает ореховые шишки с кедровника: иногда, стоя на задних лапах, кладет их в кучку или за лапу, прижатую к груди; потом он несет добычу на чистое место, катает кедровые шишки или в лапах, или на полу, или на камне, на плите, отчего орехи высыпаются и становятся лакомством косматого проказника. Солончаки он также ест с аппетитом, но особенно любит минеральную воду и лачет ее, как собака, в большом количестве.
Перед тем как приходит время ложиться в берлогу, т. е. глубокой осенью, медведь ничего уже не употребляет в пищу, кроме медвежьего корня и какой-то травы (не мог узнать названья), которыми он совершенно очищает свою внутренность до того, что кишки у него сделаются как бы начисто вымытые, и тогда уже он ложится. Вот странное обстоятельство, на которое прошу гг. охотников и естествоиспытателей обратить особенное внимание, а именно: что медведь лежит в берлоге с так называемым здесь втулком. Это есть не что иное, как цилиндрический комок с кулак величиною, который находится в проходном канале, около самого заднего прохода. Когда бы вы ни убили медведя в Забайкалье зимою, всегда у него есть этот втулок, кроме шатунов, т. е. тех медведей, которые зимою не ложатся в берлоги по разным обстоятельствам. Не знаю, так ли это везде, где есть медведи. Втулок этот чрезвычайно крепок, так что его с трудом можно разбить обухом топора или камнем; из чего он состоит, объяснить не умею, равно как и того, для чего он служит медведю, лежащему в берлоге. Сибиряки говорят, что он как бы «запирает в себе жар или тепло на всю зиму». Вот оригинальное объяснение! Я думаю, не образуется ли он от каких-либо желудочных нечистот вследствие совершенного прекращения употребления пищи или же, наоборот, не есть ли это остаток пищи, которая после поноса во время сна вследствие жара и совершенного прекращения отделения кала в берлоге пришла в такое затвердение? Жаль, что мне не удалось хорошенько исследовать эти втулки; по виду же они как будто состоят из пережеванной хвои или какой-то коры. В самом деле, не ест ли медведь нарочно, инстинктивно эти вещества для особой, указанной природой цели?.. Втулки эти иногда попадаются по увалам, где водятся медведи; не знающий этого обстоятельства легко может их принять за что-нибудь другое, но уж никак не за продукт, образовавшийся в желудке зверя!!.. Были примеры, что у некоторых медведей, добытых из берлоги, находили по два втулка, друг за другом лежащих около заднего прохода. Еще забавнее объясняют это обстоятельство здешние зверовщики. Они говорят, что два втулка медведь приготовляет на запас, то есть если один втулок вылетит у него в случае испуга, то остается еще другой, с которым он смело может снова ложиться в другую берлогу — доканчивать свой продолжительный сон. Говорят также, что ему без этого втулка будто бы не прозимовать — замерзнет. Интересно было бы знать, бывают ли эти втулки у медведей, убитых в более теплых климатах, чем в Забайкалье.
Бывают годы, что ягоды и орехи плохо родятся или даже совсем не родятся; вот тогда-то и бывают так называемые шатуны, то есть медведи, которые летом не «могли заесться», следовательно, тощие, сухие — словом, голодные, бродящие всю зиму по лесу и редко встречающие следующую весну; их обыкновенно или убивают зверовщики, или они сами гибнут от холоду и голоду[23]. Такие шатуны очень опасны — они нападают на все, что только может служить им пищею, а следовательно, и на человека; они чрезвычайно наглы и смелы. Нередко голод заставляет их приходить в самые жилые места, где, конечно, их тотчас убивают. Кроме того, некоторые медведи, выгнанные из берлоги, также иногда не ложатся и делаются тоже шатунами; эти последние, не будучи убиты промышленниками (что весьма редко случается), по большей части достаются на растерзание волкам, которые, собравшись стадом в несколько голов, легко душат таких медведей, особенно когда суровая зима войдет в свои права и покроет глубоким снеговым саваном всю тайгу, когда медведи, изможденные обстоятельствами, не в состоянии бывают не только нападать, но даже и защищаться. Промышленники рассказывают, что такие полубешеные шатуны приходят иногда к самым балаганам белковщиков, пастухов и к юртам здешних кочующих инородцев, у которых всегда на ночь раскладывается для безопасности и теплоты в холодное осеннее время огонь, и что эта предосторожность нисколько не спасает от шатунов: медведь, напав на такой табор и испугав присутствующих, но боясь все-таки прямого нападения, бежит сначала в речку, болото или озеро купаться; потом, выскочив из воды, мокрый, бежит к огню, отряхивается над ним и тем его тушит. Но это-то обстоятельство и служит благом для людей, не приготовившихся к обороне и застигнутых врасплох, потому что они в это время успевают спастись, оставляя свои пожитки на расхищение наглецу, или же успевают приготовиться к защите и убивают дерзкого зверя. Зная примеры наглости шатунов и видев однажды в лесу своими глазами его бешеную, неустрашимую фигуру, я этому верю. Впрочем, про медведей рассказывают столько анекдотов и небылиц, что, право, после с трудом веришь и истине. Но все же я должен сказать еще раз, что дерзость и наглость шатунов действительно достойны замечания. Вот факт, который вполне может подтвердить мои слова. В 185… году около Чернинского казачьего селения, в Нерчинском горном округе, на речке Черной, позднею осенью остановился юртой (жилище кочующих инородцев, род пастушьего конусообразного шалаша) один орочон с семейством. Однажды он с раннего утра отлучился по своим делам в Горбиченский караул; в тот же день, по уходе его, показался огромнейший медведь в окрестностях юрты, где оставалась его жена-орочонка с детьми. Женщина, испугавшись медведя, перекочевала с этого места на другое, но медведь, преследуя ее, снова явился около ее юрты и не давал ей покоя. Бедная орочонка перекочевала на третье место и опять с ужасом увидела своего преследователя. Наконец дело кончилось тем, что медведь ночью съел орочонку с детьми. Муж ее, через сутки вернувшийся домой, нашел опустелую юрту и все признаки насильственной смерти своего семейства. Распознав, в чем дело, с обливающимся кровью сердцем явился он в соседние деревни — Оморойскую и Черную — и объявил о своем несчастии. Жители немедленно сбили облаву, нашли неподалеку от юрты убийцу — медведя и, в свою очередь, наказали его смертью. Это факт, который долго будут помнить жители Омороя и Черной, а тем более осиротевший орочон
А. А. Черкасов известен как автор «Записок охотника Восточной Сибири». Их неоднократно переиздавали, перевели на французский и немецкий языки. Не менее замечательны и его очерки, но они рассеяны по старым журналам.В этой книге впервые полностью собрана забайкальская часть литературного наследия писателя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Серия очерков «На Алтае» была впервые опубликована в Московском издании «Природа и охота» (1893). История заселения края, появление горнозаводской промышленности, быт и обычаи местного населения — это и многое другое упоминается в увлекательных повествованиях А. А. Черкасова (1834 — 1895)
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».
«Мы подходили к Новороссийску. Громоздились невысокие, лесистые горы; море было спокойное, а из воды, неподалеку от мола, торчали мачты потопленного командами Черноморского флота. Влево, под горою, белели дачи Геленджика…».
Из книги: Алексей Толстой «Собрание сочинений в 10 томах. Том 4» (Москва: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г.)Комментарии Ю. Крестинского.
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)