Записки офицера «СМЕРШа» - [3]

О, счастье! Да неужели теперь я смогу мастерить модели, познавать тонкости авиамодельных конструкций, делать расчеты, чертежи? Быть конструктором.

Помню, с какой завистью заглядывали мы в соседнюю комнату, откуда изредка слышался громкий треск вместе с запахом то ли эфира, то ли бензина. Там корифей тех лет в моделизме Сергей Малик осваивал первые микролитражные моторчики для моделей. Этому мы могли лишь завидовать. Моторчиков-то было всего два или три, и куплены они были в Америке у фирмы «Броун джюниор».

Занятия в ЦАМЛе дали мне очень много, но, к великому сожалению, те первые робкие шаги в модельном самолетостроении не получили дальнейшего развития. Авиаконструктором я не стал, хотя в те годы этого очень хотел.

Но в жизни были не только школа и занятия в ЦАМЛе. Нет, конечно. Я очень любил гимнастику — брусья, турник, кольца.

В 1939 году я все же решил поступить в аэроклуб. Толчком к этому послужило то, что в километре от дома, в поле за Яузой, вдруг стали садиться, взлетать, летать над поселком, таскать планеры, порой даже сбрасывать парашютистов в то время еще не легендарные У-2.

С первых же вечерних занятий по теории я почувствовал, сколь желанным было прикосновение к настоящей авиации. Учебные плакаты на стенах, мотор М-11 с разрезами во всех важных частях его устройства, детали самолетов, настоящий парашют… А уж что говорить об аэродроме, куда нас как-то отвезли в кузове полуторки. Постоять рядом с настоящим У-2, потрогать необычный, пестро раскрашенный аппарат, словно с птичьими крыльями — махолет Черановского…

Все это было безумно интересно! Но впереди был 10-й класс, выпускные экзамены, аттестат…

Вспоминая школьные годы, наших преподавателей, честно говоря, я не могу похвалиться тем, что был круглым и даже не совсем круглым отличником. Нет. Бывали у меня и троечку и четверочки, и пятерочки. Последних — негусто. Не буду хвалиться и тем, что моими любимейшими предметами были физика и математика.

Мне кажется, что только у особенно одаренных вундеркиндов есть любимые предметы. Как мне кажется, в школе есть любимые или нелюбимые педагоги. А отсюда и соответствующий предмет.

Пролетело полгода. Июнь. Год 1940-й.

Экзамены. Всегда, всю жизнь, и в школе, и в вузе, и в годы молодые, и в годы зрелые, это слово или событие не воспринимается спокойно. Да что говорить, вот мне уже за восемьдесят, и то порой приснится то ли школа, то ли институт и обязательно экзамен и обязательно «завал» на нем. Просыпаешься от этого кошмара весь в поту. И, только опомнившись, вслух или про себя скажешь: «Фу, черт! Хорошо, что во сне!» Не верю я в. то, что есть люди, у которых сие событие не вызывает каких-то особых эмоций. Равно как и то, что есть люди, которые в бою не боятся смерти и не испытывают страха. Нет таких. Прошел я всю войну, от начала до конца. Нет. Только одни могут страх преодолеть, а другие нет. Только в этом разница.

Но сдал все предметы благополучно. Не на пятерки, но вполне прилично. Врезался в память только день последнего экзамена. Собственно, не весь день, а его половина. Я ехал на электричке из Москвы в родную Тайнинку. В вагоне все было почему-то розовое, и за окном поезда несущиеся куда-то назад деревья тоже розовые, и все пассажиры в вагоне — розовые и все улыбались и все, мне казалось, смотрели только на меня. Я ликовал. Мне казалось, что большее счастье вряд ли когда еще придется пережить! Последний экзамен сдан! Окончена школа!

Теперь мужскому роду предписывалось знакомство, с учреждением, именуемым военкоматом. Был такой и в нашем районе, в поселке Леонидовка, что близ Мытищ.

Первое знакомство состояло из прохождения двух комиссий: мандатной и медицинской и получения маленького беленького документика, именуемого приписным свидетельством. Этот документ свидетельствовал о том, что некий гражданин с очень знакомой мне фамилией, именем и отчеством подлежит призыву в Красную армию, точнее, в морпогранохрану, и обязан в октябре 1940 года по специальной повестке прибыть в военкомат для отправки по месту службы.

Это сразу и однозначно снимало неопределенность послеэкзаменационного периода. Пугало ли это? Нет, насколько помнится. Впереди три месяца свободы, а потом? Потом служба в армии. А что это такое? Страшно или нет? А кто из нас знал это? Интересно? Конечно, потому что это новое, совершенно новое, и совсем не похожее на ту жизнь, которой жил все свои восемнадцать лет. Знакомые сверстники в армии еще не служили.

Пока предстоящее изменение в жизни воспринималось лишь как неизбежное расставание с родительским кровом, понимая под этим мать, отца, бабушку, и, пожалуй, еще более щемящее — с любимой девушкой Верочкой Меньшиковой.

«Предлагаю 3 октября 1940 года прибыть к 22 часам в райвоенкомат с вещами для отправки по месту службы в рядах Красной армии». Не дословно. Не помн. о тех слов, что были в той повестке, которую я получил в последних числах сентября. Перечислялось там, если мне не изменяет память, то, что надо было взять с собой и что острижен я должен быть наголо, под машинку.

«Под машинку…» 3 октября это требование, пожалуй, было наиболее неприятным. Волосы у меня были густые, пышные и чудесно вились. «Как у молодого Пушкина», — любила говаривать мать. Да, в тот день шевелюра моя темными комками ложилась на простынку, услужливо заправленную за воротник, в нашей поселковой парикмахерской. Рядом была Верочка. У нее из глаз катились слезы…