Записки о Рейчел - [39]

Именно об этом я и рассказывал Рейчел, да, так ей и сказал, когда мы после фильма не спеша шли по улице. Она согласилась.

В какой-то момент Рейчел взяла меня за руку. (Успокойся, сказал я себе, это тебя ни к чему не обязывает; но ты ей нравишься). Она сказала:

— Что произошло, когда ты позвал своего отца и тот вышел из комнаты?

— Ничего особенного.

— Ты, вообще-то, с ним ладишь? Ты выглядел, ну не знаю, ужасно напряженным, что ли.

Мне польстило ее внимание. Я сказал:

— Смешно. Я и правда ненавижу его, но это не похоже на ненависть. Даже дома. Например, я могу сидеть на кухне и читать, а он пройдет мимо, и я взгляну на него и подумаю: ага, вот он, я его ненавижу, — и, довольный, вернусь к своей книге. Я не знаю, что все это значит.

Рейчел сказала, — только не упадите, — что давно «отказалась» от ненависти к своему отцу. Она больше ничего не объяснила.

Благодаря вероломству девушки, которая отвечала в кинотеатре на телефонные звонки, мы пришли туда как раз вовремя, чтобы захватить последние час с четвертью фильма, который демонстрировался перед основным сеансом. Он назывался «Нудистский рай».

Фильм был жутковатым. Подразумевалось, что это документальная съемка в реальном нудистском лагере. Рассказчик сыпал фактами и цифрами и брал интервью у его обитателей. Камера исследовала территорию и осматривала сооружения. Тусклые цвета, малобюджетный непрофессионализм; качество было просто кошмарным: я не мог понять, то ли сам схожу с ума, то ли все остальные уже спятили; я постоянно озирался, надеясь, что в зрительном зале возникнет наконец стихийный протест. Но хуже всего было то, что создатели фильма смогли позволить себе снимать только актеров и актрис среднего и пожилого возраста.

Я передернулся, когда камера неожиданно показала целый парад старческий гениталий. Хуи были как самокрутки, яйца — как сушеные сливы. Эти места у женщин не сильно отличались от мужских, насколько я мог судить. Впалые ягодицы и сдутые груди можно было увидеть повсюду: у бассейна, вокруг костра (эта сцена сопровождалась песней группы Deep River Boys, под которую нудисты безуспешно пытались синхронно открывать рты), в хижинах, в столовой и так далее.

Я начал всерьез беспокоиться за Рейчел (ведь она была такой аристократичной), когда камера на целых полминуты задержалась на обнаженном теле семилетней девочки. Она отважно запрокинулась назад, чтобы показать: 1) что девочки в нудистском лагере здоровы и могут вставать на мостик; 2) свою промежность, с целью удовлетворить самые глубоко запрятанные склонности некоторых любителей кино. Один из них — бесформенная куча в макинтоше — сидел неподалеку от меня в окружении свободных стульев. Он сидел совершенно неподвижно, как поганка, и даже не дрочил.

Пришло время что-нибудь сказать. Когда закончилась прелестная сцена, в которой мы на протяжении трех минут наблюдали парочку с опасными избытками веса, прыгающую вверх-вниз на батуте, я повернулся к Рейчел и смиренным тоном произнес:

— Полный кинец.

Рейчел начала смеяться, и довольно громко — сгорбившись, прикрывая лицо ладонью.

— Обожаю такие фильмы, — шепнула она. — Сколько еще это продлится? Мы много пропустили?

— Нет, — сказал я, чмокнув ее в губы. — Еще долго.

Я вглядывался в ее профиль. Боже, как она мне нравилась! Это был новый поворот наших отношений. А что же тогда происходило до сих пор? До сих пор это не было похоже на влюбленность, еще меньше на страсть: скорее, нечто вроде суровой неизбежности каждодневной рутины.

В общем, получилось, что фильм про нудистов нас позабавил, а «Разрыв» оставил равнодушными.

Потом, на автобусной остановке, я спросил у Рейчел насчет уикенда. Она уклонилась от прямого ответа, сославшись на то, что, даже если мой отец позвонит, все равно могут возникнуть сложности.

— Мамочка действительно очень беспокоится из-за таких вещей. Может быть, из-за Папочки. Она была тогда такой молодой, и я думаю, она боится, что со мной, ну, случится то же самое.

Я вздохнул.

Ее рука заерзала в моей.

— Но если бы ты пришел и познакомился с ними, чтобы успокоить ее?.. — Она ущипнула мою ладонь.

— Хорошо, — сказал я. — Так и сделаю. Завтра? Просто прийти на ужин, или чай, или вроде того? Ладно. В таких вещах я силен.

— …Хотя Эдем и видится «целью» человеческой жизни, он остается исключительно воображаемой целью, а не социальной компонентой, даже как возможность. Этот довод применим также к литературной утопии, которая является вовсе не мрачным фашистским режимом, как это пытаются представить популяризаторы, а, скорее, моделью гармоничного сознания: жестко дисциплинированного, крайне избирательного в отношении искусства и так далее. Таким образом, Блейк, подобно Мильтону (помедлить), видел сокрытый мир, а также животный мир, в котором нам суждено жить, неизбежным дополнением к человеческому воображению. Человек не может избежать смерти, зависти, боли, похоти — всего того, что Вордсворт называет: «Всё — наше сердце, то, чем мы живем» (озадаченное трехсекундное молчание). Возможно, именно поэтому Блейк рисует только что созданного Адама со змеем, уже обвившимся вокруг ноги.