Записки о Московии - [8]

Однако, граф Гаррах не был одинок в своем руссофобстве. Он находил энергичную поддержку среди восточно-имперских князей.

Слухи о планах московского царя (1560 г.) о том, что он не ограничится Ливонией или немецким Поморьем и пройдет до Нидерланд и Англии, необычайно взволновали Померанию, Саксонию и Бранденбург. Померанский герцог Барним старший проявил паническое настроение, решив, что его герцогство неизбежно будет вовлечено в военную зону. Сам курфюрст саксонский Август был чрезвычайно напуган «московитом» («il a peur du Moscovite», писал о нем пфальцграф Иоганн Казимир); именно Августу принадлежит знаменитая сентенция об общеевропейском характере русской опасности, подобной лишь турецкой. На средства саксонских городов, как говорили тогда во Франции, снаряжался в Любеке флот против Москвы. Но Август саксонский, связанный с Данией родственными узами и единством интересов, неизменно шел в фарватере датской политики, а потому подобно Дании искал дружбы с Москвой и лишь позже, когда определился перевес военного счастья в сторону Стефана Батория, он субсидировал польского короля в его третьем походе на Москву (1581 г.).

Призыв к разрыву с Москвой и к участию в антимосковской коалиции, исходивший из среды восточно-имперских князей, парализовался решительными протестами с западно-имперской окраины. Пфальц, Майнц пытаются удержать силы и внимание империи на западном фронте и не считают нужным вмешиваться в ливонские или, как они говорили, «чужие» дела. Для курфюрста Пфальцского, владения которого лежали в спорной прирейнской области Эльзаса, это выступление империи в далекой Прибалтике было чревато серьезными последствиями. Вот почему на рейхстаге 1559 г. курфюрст Пфальца Фридрих Благочестивый энергично протестовал против объявления «московита» врагом Империи.

Из столкновения всех противоречивых мнений и интересов на Шпейерском рейхстаге 1560 г. восторжествовало компромиссное решение.

Указом 26 ноября 1561 г. имперским чинам было запрещено плавание в Нарву с «запретными товарами», т. е. предметами военного снабжения. Этот указ необычайно осложнил нарвское плавание, усилив шведское и польское каперство на Балтийском море, но практических последствий, в сущности говоря, не имел. Для наблюдения за нарвским фарватером Швеция выставила пиратские заставы; под Данцигом располагались флотилии польских «speculatores». Нарвский вопрос совпадает с зундским, что ведет к сближению Дании и Москвы и к настойчивым представлениям Любека о возвращении к системе свободной нарвской торговли.

Однако, морской разбой приобретал все большие размеры, тем более, что с 1563 г. Балтийское море стало вместе с Ливонией и Скандинавией театром шведско-датской войны. Воюющие стороны увлекаются кораблестроительством; флоты увеличиваются; выводят в бой новые, дотоле невиданные суда. В Эландской битве 1564 г. вокруг шведского «Марса» сбились все датские корабли, но не могли осилить этого морского «чуда». Растущие военные флоты Швеции и Дании заняты не только войной, но и пиратством. Торговля становится почти невозможной. Создавшееся положение дел обсуждается на Аугсбургском рейхстаге 1566 г., при чем польский король энергично протестует против политики императора и Августа саксонского в русском вопросе: чего ждать от варвара, схизматика, для которого имя императора хуже собаки или змеи! На Любекском ганзетаге 1567 г. та же тема о нарвском плавании вызывает горячий спор двух давних соперников — Любека и Данцига. Из взаимных упреков выясняется, что никто не хочет жертвовать выгодами от нарвской торговли и что сам Сигизмунд II Август за деньги не раз выдавал паспорта в Нарву.

Тогда же на Любекском ганзетаге представил свои соображения о выгодах московской торговли и Фейт Зенг, Крумгаузен и др. Их проекты мира с Москвой вызвали сенсацию; только о них и говорили; посольство в Москву было у всех на устах.

Но в это же время московский царь в виду необычайно развившегося шведского и польского пиратства со своей стороны организует флотилии московских пиратов. С этой целью он договаривается с датчанином Христиерном Роде (1569–1570), который от себя законтрактовал на службу к московскому царю Клауса Тоде, Ганса Дитмерсена и других. Роде согласился ловить враждебные суда, уступая царю каждый третий корабль и с каждого захваченного корабля лучшую пушку. Это мероприятие необычайно взволновало Прибалтику. Слухи о морских вооружениях царя выросли до невероятных размеров, тем более, что «никогда раньше не было слышно о московитах на море».

Одновременно царь Иван готовился к осаде Ревеля и проектировал создание Ливонского королевства под русским протекторатом (1570 г.).

Можно представить волнение Польши, Пруссии, Померании и других мелких восточно-имперских князей. Тема московской опасности и утверждения на Балтийском море «кровопийцы», которому нет места среди христианских государей, не сходит с уст: ею полны и летучие листки-прокламации, ею же заняты дипломаты.

В такой обстановке начал свои занятия Шпейерский рейхстаг (13 июля 1570 г.). Перед ним стояли два вопроса: церковный и турецкий. Но по предложению Пруссии открылись дебаты по ливонскому вопросу и московитской опасности, так живо всех интересовавшей. Любек подчеркнул безнадежное политическое положение империи и невозможность новой войны за Ливонию, отметив, что главнейшее затруднение в столь важной нарвской торговле купцы испытывают от Польши и Швеции, а не Москвы. Майнц энергично поддерживал позицию Любека. Датские послы представили обширный меморандум на тему о неизбежности датско-русской дружбы. Но крайнюю позицию в русском вопросе заняли восточные окраины империи. Поддержанные польскими послами, они рисовали полные ужаса картины московского господства в Ливонии. По рукам во время рейхстага ходила агитационная брошюра польского происхождения «о страшном вреде и великой опасности для всего христианства, а в особенности Германской империи и всех прилежащих королевств и земель, как скоро московит утвердится в Ливонии и на Балтийском море». Автор негодует, что вопреки запрещениям в Москву идет оружие, панцыри, мечи, алебарды, порох, ядра, селитра, сера, свинец, олово, медь и съестные припасы. С варваром сносятся все! К нему идут оружейники, лоцмана-мореходы, знающие прекрасно Балтийское море; идут корабельные мастера. У русских много корабельного леса, много железа для якорей, есть паруса, канаты, деготь и все, что нужно для оснастки. Людей довольно. Они крепки, сильны и отважны. И можно ли договориться с варваром? «Может ли понимать силу клятвы, силу честного слова тот, в ком нет ни истинной религии, ни чести, ни воспитания!».