Записки о большевистской революции - [119]

Большевики, все присутствующие, за исключением левых эсеров, продолжающих сидеть в молчании, устраивают Ленину ураганную овацию, которая доказала бы г. Нулансу, не будь он сейчас в Вологде, каким несравнимым влиянием обладает этот великий маг на собравшихся здесь партийцев, представляющих хотя и меньшую часть русского народа, но часто самую деятельную, самую дееспособную, единственно живую. Ленин защищает политику Бреста. Становится все более и более очевидным, что страны, которые по-прежнему погружены в войну, устремляются к пропасти. Большевики идут к социализму, и они продолжат свой поход, если преступники не втянут Россию в войну, «которую она не может и которую она не хочет вести». Конечно, большевики допускали серьезные ошибки и допускают их каждый день. Социализм не догма. Он создается не по книжным теориям, но из опыта. Ленин отбрасывает упреки левых эсеров по поводу аграрной политики правительства. Не против крестьян направлена эта политика, но против кулаков и спекулянтов. Что касается эсеров, то они действуют на руку буржуазии, одни сознательно, другие несознательно: «Если они хотят со съезда уйти, то пусть не стесняются и… скатертью дорога».

Вызов, брошенный левыми эсерами, таким образом, как и следовало предвидеть, большевиками принят. Это — сражение. Завтра это будет разрыв.

Камков — с немалым мужеством, поскольку он мог оценить по энтузиазму присутствующих все неизменное влияние своего противника, — с жаром бросает новые оскорбления, новые угрозы в лицо Ленину, который продолжает без удержу веселиться. Речь Камкова, беспорядочная, демагогическая, неловко оскорбительная, подливает масла в огонь, но не убеждает. Она дает Зиновьеву, единственному по-настоящему талантливому оратору среди присутствующих, удачный повод выступить с триумфальной репликой.

Затем длинные речи, после недавнего блестящего поединка кажущиеся вялыми и тусклыми. Ночью подавляющим большинством голосов съезд принимает резолюцию Ленина, разумеется, полностью одобряющую внутреннюю и внешнюю политику Советов.

Москва. 6 июля

Дорогой друг,

Прихожу на съезд к четырем часам. Зал полон. Но сцена, предназначенная для членов Центрального Исполнительного Комитета, Совета Народных Комиссаров и Президиума (бюро), почти пуста. Ни одного из лидеров нет.

В зале странные разговоры. Якобы покушение на Мирбаха. Одни говорят, германский посол остался невредим, другие — ранен. Я поднимаюсь на сцену. Иду за кулисы. Встречаю Стеклова, который, как и положено журналисту, разумеется, ничего толком не знает, затем Рязанова и еще людей, они тоже плохо информированы, наконец, помощника Чичерина, который рассказывает мне об этой трагедии. Двое левых эсеров, Блюмкин и Андреев, члены Чрезвычайной комиссии, появились в три часа в посольстве Германии, имея поддельную записку за подписью Дзержинского, председателя ВЧК. Их принял советник Рицлер, которому они заявили, что хотели бы предупредить посла о готовящемся против него покушении. Подррбности, которые они сообщали, в высшей степени заслуживали внимания, и Рицлер пошел звать Мирбаха. Как только Мирбах появился в комнате, он был убит Блюмкиным выстрелом из револьвера. Преступники выскочили через окно, взорвав при бегстве две бомбы.

Новость расходится. Все в напряжении. Выдвигаются различные версии. Что это, самостоятельная акция двух людей, которых подтолкнули к ней провокационные выступления Камкова и Спиридоновой? Террористический акт, на который решились лидеры левых эсеров, чтобы спровоцировать возобновление войны с Германией?

Журналистам, стоящим тут же, очень хочется, чтобы верной оказалась вторая версия. Для меня неприемлемы их аргументы. Готов понять и принять жест двух русских, доведенных до отчаяния чудовищными унижениями, наносимыми России наглой и варварской Германией, и мстивших официальному представителю, символу неприятеля, за свою несчастную поруганную страну. Это возмездие могло бы иметь значительные отклики, пробудив во многих русских, в том числе большевиках, чувство национальной гордости, дав понять наглой Германии, что она не будет безнаказанно продолжать против подавленного народа отвратительную политику vae victis[32], показав всем тем, кто несет ответственность за войну, что их вина должна оплачиваться кровью.

Но я не понимаю этого жеста, если он — протест целой партии, которая знает, что за ней нет достаточных сил для того, чтобы за этим сигналом к восстанию последовало бы настоящее восстание, что она рискует обострить гражданскую войну, усугубить внутреннее и внешнее положение, но не сможет подтолкнуть правительство к войне, «которую оно не может и которую не хочет вести».

Если Мирбаха убила партия левых эсеров, то она тем самым нанесла себе очень опасную рану. Какими бы чистыми интеллектуалами, сугубыми идеологами ни были Камков, Карелин и Спиридонова, они не могут не знать, что за исключением какой-то части населения районов, оккупированных противником, их сторонники-крестьяне бесконечно более далеки от войны, чем большевистские рабочие. В последние недели левые эсеры часто повторяли, что союзники не втянут русский народ в войну против его воли. Им должно быть известно, что и сами они не могут рассчитывать на большее.