Записки морского офицера - [221]

Театр

Быть в Италии и не сказать чего-нибудь о театре, о том удовольствии, которое есть лучшее и приятнейшее времяпрепровождение, было бы непростительно. Италия по справедливости должна назваться отечеством театральных зрелищ. Здесь чествуют славного певца или певицу более, нежели инде искусного и счастливого генерала. Актеры разделяются на классы; они воспитываются в театральных академиях; первоклассные служат образцом хорошего обращения. Знатнейшие господа принимают их в своих домах с отличным уважением, и все другие считают за честь иметь актеров в своем обществе. В Италии в редком городе нет театра, лучшие только принадлежат правительству, прочие строятся и содержатся или по подписке, или одним частным лицом. Сии последние почти всегда разоряются; ибо наем лож, кресел и мест в партере очень умерен. В Триесте, когда червонец ходил по 18 флоринов[117], за вход в партер брали 48 крейцеров (48 коп.), ложа в первом ярусе стоила 5 рублей; для бенефисов цена не возвышается, но при входе в театр каждый дает актеру, сколько рассудит. По причине низкой цены за вход, театры всякий день бывают полны и актеры самые посредственные получают достаточное жалованье. Первоклассные же, по мере их искусства, приобретают большое состояние. Вот почему хорошего певца или певицу редко можно слышать вне Италии; ибо в сем царстве изящных искусств умеют ценить и поощрять таланты.

Трагедии ограничиваются представлением опер Метастазиевых, из которых выпускаются арии. Сочинения других авторов суть слабые подражания или переводы. Трагедии Метастазия наполнены высокими мыслями и трагическими красотами; стихи его благородны и величественны; в них столько же гармонии, сколько в музыке, и столько нежности, что его оперы могут служить образцом для стихотворцев нежного и тонкого вкуса. Сколь ни славны творения Метастазия, но если трагедия должна трогать или ужасать душу важностью приключений, чрезвычайными, но не романическими положениями, то итальянская Мельпомена должна уступить преимущество английской и немецкой. Кажется, хлад севера более способен производить истинных трагиков, нежели благорастворенный воздух юга. Для трагедий Местазиевых до сего времени не было в Италии хороших актеров и, кажется, не будет; они рождены для опер. Сколько мне ни случалось видеть актеров, хорошими здесь называемых, они были все очень посредственны. Большей частью говорят с большим напряжением, в поступи их и телодвижениях есть нечто благородное, но слишком много живости, кажется, они очень торопятся кончить, в чем и правы. Итальянская публика не весьма уважает трагедии и драмы; во время представления оных приезжают в театр не для того, чтобы слушать, но чтобы видеться с знакомыми. Обыкновенно, по окончании представления театральная дирекция разыгрывает лотереею, удерживая для себя из собранной суммы четвертую или пятую часть. Тут зрители, отвечая или спрашивая, какой номер вынулся, сами становятся актерами.

Комедии Гольдония, называемого итальянским Мольером, имеют много жару в действии и связи в происшествиях, но для итальянцев, как они сами замечают, мало комического. Сочинения других авторов также хороши, но слабы против Гольдониевых. В Италии вообще мало актеров с истинным талантом, но буфов самых смешных и презабавных очень много. Оригинальные и чудные в своем роде фарсы, где Арлекин играет славную роль, есть поистине странное произведение веселого ума. В сих национальных комедиях большей частью только четыре действующих лица: синьор Панталоне, богатый венецианский купец в маске с большим красным носом; Бригелла слуга; Арлекин в дурацком пестром платье, с валеным колпаком на голове, в черной полумаске и с деревянной шпагой за поясом; Коломбина, постоянная его приятельница. Роль Арлекина трудна потому, что он, как любимое чадо публики, должен всеми родами шуток испорченным итальянским наречием во что бы то ни стало смешить зрителей, и должно отдать им справедливость, что они очень хорошо в том успевают. Во время сих представлений рукоплескания почти не умолкают и Арлекин заслуживает и приобретает оные, как говорится, в поте лица своего; ибо большей частью они говорят роль свою собственно от себя, не заимствуя от сочинителя. Это, однако ж, не так трудно, как сначала показаться может; Арлекин затверживает десятка два или три самых глупых, низких, простонародных шуток, пословиц и острых слов, в которых столь много двусмысленного, столько оскорбительного для женщин, что я не понимаю, как имеют терпение их слушать. У нас, конечно, запретили бы их и в лубочном театре под качелями. Например, Арлекин объясняется в любви Коломбине самым необыкновенным образом, и когда она ему отказывает, он хочет умертвить себя. Затрудняясь в выборе рода смерти, по обыкновению Арлекинов притворяясь всегда голодным, глуповатым и трусом, он пишет себе надгробную самую непристойную… Обращение его с Коломбиной слишком бесцеремонное, он ее обнимает и бьет деревянной шпагой или руками по чему бы ни попало… Острые слова Арлекина большей частью ограничиваются сравнениями, иногда самыми плохими. Однажды, рассказывая товарищу своему Бригелле, как он украл капот, лежавший в одном доме на постели, капот сей уподобляет он женщине, и публика ему аплодирует… Впрочем, такое бесстыдство актеров ни мало не удивительно; ибо и в обществах говорят очень вольно, хотя и не во всех вообще; ибо благовоспитанные итальянцы в разговорах своих строго наблюдают благопристойность. Я не смею упоминать о роде клятвы, на которую и дамы отвечают такого же рода восклицанием без малейшего замешательства. Многие Арлекины очень хорошо и легко танцуют, и в сем роде я видел пресмешных и забавных. В роли Арлекина бывают фарсы истинно комические. Всего забавнее видеть его королем. Представьте себе, что Арлекин сидит на троне, судит народ, распоряжает; но по какому-то случаю несут мимо него блюдо с макаронами, и Арлекин забывает, что он царь, стремглав оставляет престол, с жадностью бросается на любимое свое кушанье и оставшееся на блюде кладет в карманы на запас.