Записки Курта Фалькенхорста - [4]

На этот раз долго ждать не пришлось. Дверь, за которой исчез сопровождавший меня ЭсЭсовец, снова открылась, и передо мной появился незнакомый полноватый человек в полувоенной одежде. Хотя имя Мартина Бормана пару раз было мною слышано, я не представлял, кто это такой и как выглядит, и потому с недоумением смотрел, как он протянул руку с явным намерением забрать бумаги:

— Ну, где там ваш доклад? Давайте его сюда. Вам повезло, что я не был занят!

Я спокойно опустил руку, в которой держал пакет:

— У меня есть приказ: только в руки фюреру.

Надо было видеть, как изменилось лицо моего нового собеседника! Сначала там отразилось непонимания (он явно привык к беспрекословному подчинению), затем — такая злоба, что я даже не воспринял ее сперва на свой счет. Он не пытался отнять у меня бумаги, но просто наклонился ко мне так, что я почувствовал, как от него несет спиртным и хрипло проговорил:

— Я знаю, что задумали эти пораженцы с Восточного Фронта! Они все продались русским! Нужна выдержка, решимость, а они плачут, что все потеряно! Если вы немедленно не отдадите мне писанину этой бабы Шернера, я прикажу вас расстрелять за пособничество изменникам! Тут же, во дворе!

"Да ведь он пьян!" — понял я, и не зная, как повести себя в данной ситуации по отношению к явно высокопоставленному чину, повторил:

— Мне приказали передать документы только лично фюреру.

Эти слова еще больше разозлили его, он почти закричал:

— Эти предатели хотят ввести фюрера в заблуждение, хотят подорвать его здоровье, как вы не понимаете? Отдайте мне бумаги! Я вам обещаю, что если они окажутся дельными, я передам их фюреру. Ну же!

Однако моя решимость исполнить приказ генерал-полковника Шернера только окрепла: я понял, что именно о таком предупреждал меня он, когда говорил о людях, скрывающих от фюрера ситуацию. Я сделал шаг назад и на кого-то натолкнулся — позади меня стояли два солдата СС, вооруженные автоматами. Мой собеседник снова протянул руку по направлению ко мне:

— Последний раз прошу вас подчиниться, офицер! Ваша верность доказывает, что вы истинный германец, но вы должны быть верны Гитлеру, а не банде заговорщиков и большевистских агентов, пробравшихся в штабы на Восточном Фронте! И…

— Что здесь происходит?

Я обернулся на хриплый голос. Мельком я заметил, как вытянулись в струнку оба автоматчика, как мрачно потупился тот, кто требовал от меня бумаги, но мне уже не было до этого дела — мое внимание целиком было приковано к человеку, который приближался к нам от противоположного конца коридора.

Конечно, я сразу узнал его — еще по голосу, хотя фюрер был совсем не похож на того, прежнего, которого мы все помнили. Сначала мне показалось, что передо мною — старик, растерявший всю былую неукротимую энергию. Тусклые глаза смотрели как будто в никуда, поступь была неуверенной, словно фюреру стоило огромных усилий концентрировать свое внимание на нас, руки ощутимо подрагивали. Холодный ужас сковал меня, зрелище обремененного болезнями и минувшими годами человеческого тела и осознание того, что передо мною стоит вождь, которого вопреки всему боготворит Германия, поставило мой рассудок на грань паники… Но Адольф Гитлер подошел ближе — и у меня словно открылось второе зрение.

Прежде исходившая от фюрера уверенность, граничившая с бравадой, сменилась мрачной, ледяной решимостью. Он похудел, заострившийся нос и бледность придавали ему болезненный облик, но вовсе не заставляла казаться беспомощным. Было ясно, что той Силы, с помощью которой Адольф Гитлер вершил историю, в его теле все еще хватало с избытком. Да, чувствовалось, что груз, который он несет, невероятно тяжел, но спина его была по-прежнему прямой, как стержень. Военная форма идеально шла ему — трудно представить, что что-то кроме нее могло подчеркнуть выдержку и властность этого человека. Всего же удивительней показались мне его глаза.

Когда-то их называли нысыщенными голубым цветом, напоминавшим о горных озерах в солнечные дни. Когда он говорил свои знаменитые речи, когда его охватывали ярость или гнев, его глаза заволакивала грозовая синева… Теперь же в них поселилась печаль, и вместе с ней — твердость, но не прежняя, восторженная, внушавшая уверенность в победе, а иная — я видел такие глаза у пулеметчика, который вызвался в одиночку задержать русских, чтобы его товарищи успели отойти и унести раненых. Цвет глаз Гитлера в те дни я не могу описать. Одно могу сказать точно — в те часы, когда его взгляд не застилала тусклая апатия, они буквально пылали огнем. После войны я читал, что многие высокопоставленные чиновники и генералы Райха, даже знавшие фюрера много лет, не могли спорить с ним. Еще бы — когда он смотрел на них этими горящими глазами, излагая новые невероятные замыслы!

Фюрер подошел к нам и повторил:

— Что здесь происходит, Мартин? Кто этот человек? — он указал на меня.

В эту секунду меня словно кто-то подтолкнул. Прежде, чем человек, хотевший забрать у меня пакет, ответил, я сделал шаг вперед:

— Мой фюрер! Эти бумаги я должен был передать вам лично в руки.

Гитлер с интересом посмотрел на меня. На миг показалось, что его взгляд проникает в самую глубину личности, в мысли и чувства. Он протянул руку за пакетом, и я отдал ему документы. Тот, кого фюрер назвал Мартином, все-таки попытался возразить: