Записки кукловода - [34]

— Иду, иду… — Акива, не дослушав, вскакивает и направляется к стойке.

— То-то же… — удовлетворенно вздыхает Шайя.

Добившись своего от Акивы, он снисходит и до меня:

— Видал, как с такими управляться надо? Главное — найти общий язык, вот и все. А ты, будто маленький, честное слово: «я не могу… он не услышит…» Уж если ты не можешь, то кто тогда может? Распускаешь ты кукол, папаша, ох распускаешь. Не к добру это, папа Карло, ох не к добру…

— Не хами. Тоже мне, Буратино нашелся. И никого я не распускаю. Просто спорить с ним не хочу. Эти споры всегда кончаются одинаково. Догадываешься, как? — я вспоминаю грузовик, и у меня портится настроение.

Шайя ухмыляется.

— Угу. Догадываюсь. Против такого аргумента и в самом деле не попрешь. Да ты и времени, небось, не оставляешь — для возражений-то…

— Ну уж, время тут и вовсе ни при чем. Из всех ваших дурацких выдумок, о которых тут плел Акива, время — самая дурацкая. Никакого единого времени нету, есть только ритм вашего движения, задаваемый мною. Суди сам: разве не изменится твое чувство времени, стоит мне повести тебя немного быстрее?

— Гм… — удивляется Шайя. — Нету? Вот-те на… времени нету… Так вот почему его вечно не хватает: его просто нету. На склад не завезли. Хитер ты, папаня… Зато пиво есть, и за это тебе можно простить многое.

Он берет стакан из рук подошедшего Акивы и разом выпивает не меньше половины.

— Простить? Что простить? Я в чем-то виноват, господин Бен-Амоц? — спрашивает Акива, приняв на свой счет последние Шайины слова. — Знаете бармен сказал, что вам не следует больше пить. Если не возражаете, я провожу вас домой.

— Глупости! — машет рукой Шайя. — Я не собираюсь выслушивать твои россказни еще и по дороге домой. Тут ты хоть пиво носишь, а на улице от тебя и вовсе проку никакого. Сказочник хренов. Все беды от таких сказочников. Так что на прощение не рассчитывай…

Он пьяно грозит Акиве полусогнутым указательным пальцем. Да-да. Все беды от сволочей-сказочников. Как это он все правильно описал, подлец. Сначала выдумывают какую-нибудь сказку, а потом, сами же в нее уверовав, принимаются коверкать мир по вымышленному сказочному покрою. Как будто речь идет об их личном балаганчике. А мир не дается. Да и как же он может даться?.. Ишь ты, сидит, моргает невинными глазками, тварь белесая… или как там? — белокурая бестия. Такому сверхчеловеку только волю дай… тю!.. Зачем ты даешь таким волю?

— Ну вот, опять. Тебе не надоело все на меня сваливать? Я тут ни при чем. Я его, если хочешь знать, вообще в массовке держал, никаких видов не имел на эту бесцветную личность. Кто здесь имена дает: я или ты? Вот ты его и вытащил, ты ему и волю дал. Теперь сам расхлебывай.

— Ну, за этим дело не станет…

— Вот что, парень, — говорит Шайя и хорошенько отхлебывает из стакана. — Твои претензии ко мне глупы и неуместны. То есть, вру я, конечно, много, но мои враки вовсе не становятся руководством к действию. Или догмами. Или чем-то там еще. Уверяю тебя, они всегда остаются тем, что они есть: болтовней, пшиком, сотрясением эфира. И та конкретная болтовня, которая произвела столь глубокое впечатление на твою неокрепшую душу, не является исключением. Ее, если хочешь знать, запускают перед каждыми выборами. И что? И ничего. Никого не убивают. Или убивают, но вовсе не из тех причин, которые мусолятся по радио. Нет никакой связи, парень. Ни-ка-кой. Короче, расслабься и поищи себе какую-нибудь другую сказку. Про любовь, например.

Акива вздыхает. Он сидит перед Шайей, сложив руки на липкой деревянной столешнице, подобно послушному ученику. Не хватает только школьной формы, портфеля и авторучки.

— Вы меня неправильно поняли, господин Бен-Амоц. Вас я ни в чем не обвиняю. Ведь эту сказку придумали не вы.

Шайя чуть не захлебывается очередным глотком. Неужели знает про Битла? Да нет, быть такого не может. Просто догадался. Дважды два, невелика загадка: сам же говорил, что мульку с покушением вытаскивают перед каждыми выборами. Он сердито смотрит в невинные голубые глаза под часто моргающими светлыми ресницами.

— Хоть на том спасибо. Облегчение-то какое… А то сижу весь на иголках: а ну как арестуешь меня, бедного?

Шайин собеседник улыбается слабой неуверенной улыбкой. Затем он зачем-то задирает свою полосатую футболку и слегка отодвигается назад, чтобы Шайя увидел. И Шайя видит. Видит рифленую рукоятку пистолета, заткнутого за пояс выцветших джинсов.

— Вот, — говорит Акива, словно извиняясь за причиненное беспокойство, как будто там, под футболкой, не пистолет, а безобразная гнойная язва. — Вот. Понимете, господин Бен-Амоц, есть только один способ остановить их. Так я чувствую. А я очень чувствую такие вещи. Очень. Еще с…

— Еще с детского сада, я помню, — перебивает его Шайя. — Но с того времени ты совсем недалеко продвинулся в развитии. Ты что, надумал охранять Босса? С этой твоей малокалиберной пукалкой? Да хоть бы и с пушкой… ты, парень… видал я идиотов, но такого… да там… ну ты даешь!..

От неожиданного потрясения Шайя почти трезвеет, и это обстоятельство злит его дополнительным образом. Акива снова улыбается своей неуверенной улыбкой.