Записки карманника (сборник) - [65]
3
До Нового года оставалось не больше получаса. На столе уже появилось две бутылки питьевого спирта, который был тогда в ходу в этих краях и бутыль настойки собственного приготовления, которую мы делали, смешивая спирт с клюквой. Белые грибы, поджаренные с картошкой, рыба, пойманная ночью в лунке замерзшей реки, солёные грибы, вяленая щука, салаты нескольких видов и ещё понемногу всякой всячины, присланной из дома, которую каторжане приберегли для этого случая.
На полу, недалеко от двери, на самодельной плите жарилась вторая партия грибов с картошкой, теперь это были опята. Рядом стоял чифирбак с длинной ручкой и десятилитровая канистра из нержавеющей стали с питьевой водой. Тяпнув по маленькой, босота разговорилась, ожидая наступления долгожданного праздника, как вдруг, с первым боем курантов, раздался стук в дверь.
Дурная примета, когда вы встаёте из-за стола во время боя курантов. Пожелав друг другу «матушки удачи да сто тузов по сдаче, жизни воровской да смерти мусорской», мы приняли на грудь горилки, и Коля Чалый пошёл открывать дверь.
На пороге стояла свора легавых во главе с лейтенантом из головного лагеря. Но вели они себя прилично: поздоровались, поздравили, как положено, всех с Новым годом, вот мы и пригласили их отпраздновать с нами, чем Бог послал.
Читателю может показаться странным такое гостеприимство. Но это был Север, здесь властвовали иные законы, нежели на материке. Закон – тайга, медведь – хозяин, и этим, думаю, всё сказано. Мусора, будь то администрация лагеря или биржевые поисковики, всегда знали, кого, когда и при каких обстоятельствах можно было тормошить. Правда, иногда и на старуху бывала проруха, но всё же к бродягам подход у легавых был особый, здесь они всегда вели себя более чем осторожно.
Когда два солдата и офицер сели за стол и уже успели опрокинуть чуть ли не по полной кружке самогона, подтверждая этим поговорку, что на дармовщину и уксус сладкий, третий солдат так и остался стоять на месте, ничего никому не говоря и уставившись куда-то мимо присутствующих, в конец теплушки.
– В чём дело, сержант? – обратился к нему старший по званию. – Что ты уставился как баран на новые ворота? Иди сюда, садись рядом и пей! Порядочные люди угощают, грех отказываться. Но сержант как будто и не слышал, что ему говорят, и продолжал молчать и смотреть в одну точку как завороженный. Когда все за столом увлеклись празднеством и перестали обращать внимание на служивого, он, ни слова не говоря, ударил по стоящему на плите противню с такой силой и злобой, что лицо его буквально перекосилось. Противень, подпрыгнув, опрокинулся, и всё его содержимое вывалилось на пол. Все оторопели от неожиданности: такого откровенного хамства со стороны этой легавой мелкотни никто из нас не ожидал. Ведь почти все они были ручными, как обезьяны на поводке, а тут вдруг на тебе!
Мусора первыми пришли в себя. Они догадались, что сейчас может произойти что-то очень неприятное, повскакивали с мест и, подбежав к сержанту, начали ругать его изо всех сил, показывая тем самым, что они возмущены не меньше нашего, но в обиду своего товарища всё равно не дадут. Мы уже успели прийти в себя и молча смотрели на происходящее. Молчал и сержант.
Самым старшим среди нас был проведший многие годы в лагерях Паша Керогаз. Он первым из нас обратился к сержанту тихим и спокойным голосом:
– Слышь, служивый, ты зачем шухер такой устроил в порядочном доме? Тебя что, обидел кто из нас, или ты по жизни такой стебанутый на всю голову?
К удивлению всех присутствовавших, сержант ответил именно Керогазу:
– Я – не опущенный какой-нибудь, чтобы меня могли обижать, понял! Один из вас ударил меня прямо в сердце, – как будто накликивая беду, продолжал сержант, – и каверза эта изошла от тебя, Керогаз. Ты убил мою собаку, а затем сожрал ее с такими же педерастами, как и сам!
В теплушке воцарилась мертвая тишина. Мы прекрасно понимали, что, будучи бродягой по жизни и уже отсидевший без выхода двадцать три года, Паша не останется в долгу перед молодым мусором.
Он не спеша поднялся с топчана, натянул прохоря и стал потихонечку пробираться к двери, объясняя служивому, что его собакой он накормил чахоточных арестантов на больничке, которые прибыли тогда из Златоустовской крытой тюрьмы.
Вероятно, сержант принял Пашины объяснения за проявление слабости и, осмелев, стал дерзить еще больше, но это продолжалось недолго. Как только Керогаз приблизился к нему почти вплотную, в его руке сверкнуло стальное жало тонкого стилета, которое в следующую секунду он воткнул прямо в сердце сержанту. Тот, ещё даже не понимая, в чём дело, запрокинул голову, закатил глаза и через мгновение рухнул на пол, прямо на грибы с картошкой, которые несколько минут назад сам же и опрокинул.
Я даже не обратил внимания на то, что мусора, явно не ожидавшие такого поворота событий, выскочили наружу и исчезли в ночи. Спрыгнув на пол босиком, я согнулся над бездыханным телом сержанта и, положив два пальца на сонную артерию, замер в ожидании, но мои надежды оказались тщетны: служивый был мёртв.
