Записки из-под полы - [2]

Отца похоронил в Перми в 1972 году.

* * *

Какое счастье, что на Земле каким-то чудом и, кажется, вопреки дарвинизму сохранились жирафы!

* * *

Рассказ жены Веры:

“Когда Митя учился в шестом классе, у него обязательно должна была быть хорошая отметка по биологии. Она ведь прямиком шла в аттестат, тогда был этот дурацкий конкурс аттестатов при поступлении в институт. И вот звонит мне милейший преподаватель зоологии, фронтовик Григорий Наумович и говорит: “Если ваш сын не сдаст завтра доклад “Морфологический ряд лошади на примере лошади Пржевальского”, он выше “тройки” не получит”. Боже мой, думаю, где Митя?! Мити не было даже близко. Он где-то прыгал с крыш гаражей, тогда у них это было модно. Звоню в школу и спрашиваю: “Что же делать, где взять материал?”. “В музее Дарвина”, — отвечают. И я села в свой “жигуленок” и с тетрадью под мышкой поехала на Пироговку. Начало пятого, майский теплый день, дело к вечеру.

Музей, рядом с МГПИ им. Ленина. Здание, похожее на бывший храм, в вестибюле пусто, не считая огромного облезлого мамонта. Выходит какая-то дама среднего возраста и несколько испуганно спрашивает: “Вам что?”. “Старшего научного сотрудника!” — это я твердо заявила тоже с испуга. “Старшего нет, — отвечает, — есть только младший”. “Давайте младшего”, — говорю. Но еще больше, замечаю, волнуется вышедшая по тревоге чудная девочка с русой косой, младший, стало быть, сотрудник. Приглашает меня в зал, садимся на скамеечку, рядом еще один мамонт, тоже очень несвежий, и картинки развешаны на стенде про нашу вожделенную лошадь. Девочка все подробно рассказывает, я записываю в тетрадку, как вместе с травой, с изменениями почвы менялась малюсенькая лошадка, а морда и уши были те же, только больше, и копыта не двупалые, а трехпалые, шея крепла, грива подрастала, и так дошла постепенно до наших времен, эволюционировала, но себя не теряла. Невысокая, крепенькая, устойчивая, любимая моя лошадка Пржевальского. Уже совсем сумерки, стрельчатые окна музея пропускают последние лучи солнца. И я, подробно записав всю биографию лошади (завтра Митя ее доложит на уроке), спрашиваю: “А, скажите, откуда взялась самая маленькая, наскально изображенная, самая первая, давшая ход всей этой морфологии?”. И моя спасительница, помолчав и оглянувшись, слегка тряхнув русой косой, тихо ответила: “Бог”.

С этим я, несколько одуревшая, и она, похоже, тоже, расстались, почему-то обнявшись на прощанье”.

* * *

Странный сон в ночь перед сочельником. Будто бы большая группа людей приглашены в Кремль, и все чего-то ждут, нервничают. Оказывается, ждут Евтушенко, без него нельзя. Он является с большим опозданием, я раздражен на него, но вида не показываю, все куда-то бегут, рядом вдруг оказывается М.Ш. (он привез Евтушенко на авто) и двинулся вперед с поднятой рукой, указывая путь всей группе. Мы бежим по какой-то средневековой с виду улочке, на наш Кремль все непохоже. К своему ужасу я понимаю, что заблудился, потеряв из виду вожатого и группу, и не знаю, где нахожусь. Вбегаю в какой-то подъезд, мчусь по лестнице наверх и попадаю в совершенно пустую квартиру, сплошь затянутую красным бархатом, на стенах портреты Сталина. Мысль, что это е г о квартира, но где же охрана?! Сбегаю прочь, боясь охранной погони, и просыпаюсь. Что значит сей сон, неведомо. И при чем здесь внезапный М.Ш., мой коллега по работе в Париже, с Евтушенко совершенно незнакомый?

06.01.05

* * *

Пыль пошлости накрыла Россию, засыпала глазки политикам и телешоуменам. Время не бесов Достоевского, а мелких бесов Сологуба.

* * *

В России государственная власть всегда была обручем, стягивающим народную волю. Сейчас изменилась поза, но не сущность. Теперь “народная воля” игриво опоясывает думским хула-хупом властную вертикаль.

* * *

“Сталин не ревнив, он доверчив” (из письма А.А. Проханова В.Г. Белинскому).

* * *

То и дело приходится слышать и читать, что в России не может быть фашизма, ибо, в сущности, нет ни русской нации, ни русской расы. В том-то и дело, что нет, а хочется и надо — быть! Не задвигайте, господа, русского на задворки интернационализма. (Чужелюбие невозможно без себялюбия; себялюбие, себяпонимание — в чужом — вот идеальная норма).

Иное может стать могучим стимулом этнической вражды, а затем обыкновенного расизма.

Русский фашизм уже, в сущности, есть, он родился, не дай Бог, возмужает.

* * *

Нынешняя наша литература, как правило, почти не рождает глубоких и серьезных мыслей о жизни. Она превращается в текст, где слово поглотило автора. Опять требуется подполье, андеграунд, катакомбы, чтобы вернуть старым словам новый животрепещущий смысл.

* * *

Стихи в России есть, как правило, отвлечение, а не преображение. Они украшают нашу жизнь, редкие примеры не делают погоды. Стих в России не работает, даже если очень хочет, — Некрасов, Маяковский, Евтушенко. Он втайне радуется самому себе.

Так повелось исстари, исторически. Народная частушка, припевка, поговорка если и отражали нечто, закрепляли в сознании, но никогда не отрицали явления, а как бы замуровывали его в цемент вечности (басни И.А. Крылова). Правда, пропагандистский, политический сюжет в русской поэзии делал свое недолгое дело, но быстро опадал на землю увядшим листом. Вот и поспорь с чистым искусством, проиграешься напрочь! Не торопитесь опровергать меня случаями. Ваша не возьмет. Я говорю о тенденции, о правиле, а вы об исключениях.