Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - [177]

Эти приготовления к эвакуации не только поглощали всё внимание ведомства, но и житейски затмевали все другие вопросы. Наш курьер Губарь, один из старых чиновников, был отправлен в Москву, чтобы там найти нам помещение. Его доклад был в бытовом отношении самым интересным для служащих, так же как и все мелочи касательно количества комнат и всякого рода денежных выдач, связанных с эвакуацией. Суеверные люди могли бы приготовления к эвакуации, оказавшиеся запоздавшими, поскольку мы уже так никогда и не эвакуировались, приписывать предчувствию конца.

Наше министерство готовилось невольно к своему концу, и это ярко сказывалось на ликвидации не только квартирных и прочих обязательств, связанных с отъездом из Петрограда, но и на министерских делах. Все дела по предложению начальства надо было рассортировать на архив, который практически совсем не имел никакого актуального значения, куда должны были быть отнесены дела до войны 1914 г. (этот архив предполагалось оставить в Петрограде), затем на дела военного времени — «законченные» и «незаконченные». Только «незаконченные» дела должны были оставаться до последнего момента с нами, «законченные» же дела военного времени должны были уехать в Москву раньше нас, дабы облегчить эвакуацию.

Таковы были умонастроение ведомства и его интересы. Помню, что я настолько заразился общим приготовлением к отъезду, что за несколько дней до переворота купил себе новый кожаный чемодан, рассчитав, что для моих вещей он понадобится. Этот слишком кокетливый чемодан с чехлом у меня задержала украинская пограничная стража на переезде в 1918 г., при благодушном содействии немцев, усмотревших в чемодане с завидным несессером нечто опасное для гетманства Скоропадского.

И в нашей Юрисконсультской части, называвшейся теперь Международно-правовым отделом, шла классификация дел на три разряда, хотя это деление на «довоенные», военные «законченные» и «незаконченные» для моего отдела не имело значения, так как все дела были нужны, ибо помимо своего конкретного назначения служили мне прецедентами, и поскольку они были неизмеримо портативнее по сравнению с бесконечными консульскими архивами наших восточных политических отделов, то я добился от Терещенко и Нератова разрешения увезти с собой весь наш архив, чем освободил и себя и своего помощника М.Н. Вейса, который без меня увлёкся было классификацией нашего архива, от излишних и оказавшихся ненужными забот.

«Мошенничество поляков»

Избавив себя от всех «эвакуационных» приготовлений и просмотрев дела Временного правительства, я не мог не ахнуть, дойдя до совершившейся в моё отсутствие отмены огулом всего так нашумевшего в своё время закона о самоуправлении в Царстве Польском 1910 г., где в одной из последних статей имелась прибавка об исключении из Царства Польского Холмской губернии. Таким образом, под видом отмены архаичного столыпинского закона поляки в лице Ледницкого добились того, чего не могли добиться от нас, русской части комиссии по ликвидации Царства Польского, — обратного включения в Царство Холмской губернии. Мошеннический приём, который им удался только потому, что я отсутствовал, а я был в это время единственным человеком, который в нашем министерстве был полностью в курсе и знал историю включения Холмской губернии и все относящиеся сюда официальные акты.

Я немедленно бросился к Нератову и показал ему, что произошло. Он, конечно, не подозревал, что, отменяя такой непопулярный закон, как вышеназванный, Временное правительство лишало Россию Холмской губернии. Когда я, видя полную неосведомлённость Нератова, обратился к Терещенко, тот, поняв, в чём дело, воскликнул: «Вот мошенники!», но опять-таки уверил меня, что во Временном правительстве никто не подозревал, что, принимая, по их мнению, само собой разумеющуюся меру, против которой ни у кого не было возражений, они решали судьбу Холмской губернии, о которой я не раз докладывал Терещенко. Если к этому прибавить, что практического значения отмена закона 1910 г. для поляков не имела (не считая статьи о Холмской губернии), так как всё Царство Польское продолжало оставаться во вражеской оккупации, то трюк Ледницкого получал самый пикантный характер.

Отмена указанного закона не позволяла теперь в нашей русско-польской комиссии поднимать отдельно вопрос о Холмской губернии и давала полную победу полякам. Винить в этом моего помощника Вейса нельзя было, так как и Терещенко и Нератов отлично знали, что всё это дело я вёл единолично и Вейс не был уполномочен за меня вести дела Временного правительства, которые за время моего отсутствия посылались прямо Нератову. Эта оплошность случайного характера, вскрывавшая «дипломатические» способности Ледницкого, замыслившего свой трюк, который при всей его дерзости ему удался, была, однако, настолько чревата последствиями, что я, рискуя испортить отношения с Ледницким, обратился к Нератову с заявлением, что если на ближайшем же заседании Временного правительства не будет пересмотрено решение о Холмской губернии, то поляки поставят нас перед совершившимся фактом и Учредительному собранию станут доказывать, ссылаясь на решение Временного правительства, что русское правительство будто бы само признало Холмскую губернию принадлежащей к составу Царства Польского.