Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - [158]

Доливо-Добровольский, выдвинутый из общей массы чиновников Нольде в бытность того директором II Департамента, между прочим, по случаю назначения Нольде товарищем министра произносил от имени служащих этого департамента напутственную речь Нольде, предрекая ему ослепительную будущность и говоря в необыкновенно выспренних выражениях о деятельности Нольде в департаменте (на что Нольде рассмеялся и махнул рукой, говоря, что «всё это преувеличено», а про себя заметил: «Моя арфа уже повешена на гвоздь, и её золотят последние лучи солнца». Он, однако, ошибся — его арфу позолотили лучи не февральского, а октябрьского солнца).

Лев Владимирович Урусов

Здесь, в период между июльскими днями и корниловскими с Московским государственным совещанием 10 августа в промежутке, наш комитет Общества с его общими собраниями снова получил своё значение. Должен сказать, что до июльских дней, при всей напряжённости работы, при том внимании, которого требовали от каждого из нас текущие дела, и при сравнительно безболезненном переходе от Милюкова к Терещенко, после треволнений переходного момента мы сами старались не выдвигать на первый план наш комитет, сила которого возрастала по мере несколько феерического служебного возвышения его членов: Петряев, Некрасов, занявшие крупные должности, но не порывавшие связи с нами, наконец, князь Л.В. Урусов, который, после того как заместитель Струве в качестве директора Экономического департамента Н.Н. Нордман был отправлен в командировку за границу и оттуда не вернулся, так как его там застала большевистская революция, стал управляющим Экономическим департаментом. Всё это уже само по себе придавало нашему комитету вес в силу значения личностей, в него входивших.

Повторяю, после того как Терещенко выдал нам вексель относительно незаключения сепаратного мира в присутствии всего ведомства, мы сознательно не желали саботировать его работу, видя, что он во всех отношениях подчиняется ведомству, двигаясь должным направлением. Но до июльских дней наша роль сводилась к тому, чтобы дать возможность новому министру беспрепятственно работать, и когда единственное облако в виде упомянутого обращения в советы присяжных поверенных, грозившего совершенно потрясти всю постановку дипломатической службы, рассеялось, наша позиция была благожелательной и вполне лояльной. Сам Терещенко по вопросам, касавшимся быта служащих, например по вопросу о материальном положении и не сходившему с повестки дня за всю войну вопросу о прибавках к жалованью на дороговизну, привлекал наш комитет.

Таким образом, всё обстояло бы вполне благополучно, если бы не внешние обстоятельства, сдвинувшие наш комитет с идиллической позиции. Я говорю об июльских днях. Надо тут же сказать, что «чиновничий синдикализм», к которому Временное правительство в первый момент не выработало своего определённого отношения, теперь уже был формально легализован и Временное правительство в целом ряде случаев официально привлекало организации служащих в соответственные совещания. Легализованные таким образом чиновничьи союзы слились в Петрограде в Союз союзов, который охватывал все ведомства в Петрограде и сыграл впоследствии решающую роль в организации саботажа чиновников в момент большевистского переворота.

От нашего комитета в состав Союза союзов вошли трое лиц: председатель комитета князь Л.В. Урусов, В.К. Коростовец и я. Из этих троих лиц до июльских дней только Урусов и Коростовец посещали Союз союзов, так как я был настолько занят, что не считал возможным ходить туда, зная от Урусова и Коростовца, что дело только начинается и находится в организационной стадии. Я стал бывать там уже в период после корниловских дней, потеряв веру в то, что Временное правительство спасёт положение. Между тем Союз союзов получил приглашение на Московское государственное совещание, причём от Союза союзов поехали трое, в том числе князь Л.В. Урусов (его входной билет был написан на имя «гражданина Льва Владимировича Урусова», без обозначения княжеского титула). Таким образом, наш комитет втягивался в общую политическую игру.

Князь Урусов действительно ездил в Москву и по приезде сделал доклад на общем собрании нашего Общества. Сам Урусов в Москве не выступал, но этого от него и не требовалось. Зато его доклад был выслушан весьма внимательно, и мы решили пристегнуть себя не только формально, но и по существу к Союзу союзов, хотя там всё ещё продолжались организационные споры. По своему политическому существу Московское совещание уже кристаллизовало оппозицию Временному правительству, несмотря на внешнее примирение к концу совещания. Вставал вопрос, оставаться ли нам, то есть теперь уже всей чиновничьей массе, в оппозиции или же продолжать держаться прежней лояльной позиции. Огромное большинство как у нас в ведомстве, так и в других ведомствах продолжало оставаться на прежней позиции, несмотря на то что критика действий Временного правительства в нашем министерстве была очень сильна.

Начались первые переоценки и в вопросе о монархии. При этом большую роль сыграл у нас С.Д. Сазонов, который, хотя и находился формально вне ведомства, однако фактически сохранял связь с ним благодаря долголетним личным знакомствам. Сазонов вскоре после его отставки Временным правительством от должности посла в Лондоне стал довольно открыто говорить, что свержение монархии было политической ошибкой, что в этом повинны два человека, а именно Гучков и Шульгин, отправившиеся к Николаю II и привёзшие другой текст, а не тот, который должны были привезти, что добавление об отречении царя не только за себя, но и за сына было их ошибкой. Манифест Михаила — это уже последствие этой роковой ошибки. «Гучков и Шульгин — вот кто погубил монархию», — говорил в это время Сазонов своим многочисленным друзьям.