Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - [342]

Последние 5–6 лет, когда мой возраст перешагнул уже пределы, за которыми начинается «долголетие» (после 95 лет) степень остающихся ещё сил и возможностей к жизнедеятельности характеризуется обычно, когда речь идёт о долгожителях, остающейся у них способностью к самообслуживанию. У меня эту способность и возможность резко нарушила полная потеря зрения. Я не могу читать всякого рода записи, так же как и всякое печатное и записанное слово вообще, и это вынуждает меня обращаться за помощью к окружающим, в то время как по укоренившимся личным привычкам во всей моей жизни я обходился без чужой помощи. Но в обычном жизненном обиходе самообслуживание, в смысле поддержания чистоты тела, всякого рода отправлений, — эти привычки остаются у меня в неприкосновенности и теперь.

Потеря зрения не мешает мне очищать топку от золы, заправлять печь, подметать пол, уносить ведро с компостным и кухонным мусором в компостную кучу в ста шагах от дома, в конце приусадебного участка, где складываются сорняки, постоянно вырываемые и удаляемые с огородных и цветочных грядок и из-под яблонь в саду. Однако я уже не могу очищать от сорняков сад и огород, так как на ощупь уверенно могу вырвать только немногие растения (такие как глухая крапива), но всегда рискую вместе с сорняками не пощадить и возделываемые культуры.

Так как речь идёт о добросовестном самонаблюдении долгожителя, которое может быть учтено геронтологом или гериатром, то в этой заметке о самообслуживании считаю уместным упомянуть о некоторых усвоенных приёмах самообслуживания.

Чтобы не увеличивать количества вводимой утром жидкости, я применяю на себе, после утреннего прополаскивания рта, проглатывание, для промывания глотки, значительного количества слюны, выделяемой из всех систем желёз языка, подчелюстных и других железистых образований полости рта. Для быстрого накопления слюны следует тщательно, с некоторым нажимом протирать языком твёрдое нёбо, верхний челюстной отросток и зубы, а затем нижние зубы и подъязычные железы.

Я совершенно не пользуюсь услугами парикмахера для стрижки и бритья. Теперь, как и в течение всех предыдущих четырёх десятилетий моей жизни, содержание в полном порядке шевелюры, то есть моя стрижка и бритьё занимают у меня не более 10 минут каждое утро. Я пользуюсь безопасной бритвой и простыми ножницами. Чистка одежды простой щёткой без посторонней помощи выполняется мною и при отсутствии зрения в ранние утренние часы, пока это никому не мешает.

На протяжении моего долгого жизненного пути, я много раз убеждался, что наиболее ценным, дорогим и надолго остающимся подлинным нашим благом является дружба, которая скрепляет нас с некоторыми из наших спутников в жизни или наших сотоварищей по жизненной борьбе.

К сожалению, в памяти моей не осталось имён целой группы моих соучеников по Козелецкому городскому училищу, с которыми, несомненно, были самые близкие отношения, самое тесное сотрудничество и одинаково радостное переживание всего того, что так обогащало наше сознание, наш внутренний мир. Но зато в Нежинской гимназии за полных 8 лет пребывания в ней, уже с первых же классов выделились ближайшие друзья, которых сначала привязывало и связывало общее миропонимание, единство запросов и мыслей о правде и добре. Единство стремлений и совместных действий делало нас не просто друзьями, но и, так сказать, побратимами. Именно такими у меня в гимназии были не только Вячеслав Голяка и Константин Левицкий, но и такие участники нашего кружка самообразования, как Павел Уваров, Талиев, Случанин, Мильский, Гуцевич и др.

Субъективно у меня было тогда в гимназии такое чувство, что мы на всю последующую жизнь останемся тесно связанными между собой единомышленниками и друзьями. Но прошли немногие годы и уже после крушения моего в Московском университете, после относительно недолгого пребывания в «Бутырках», я уже не помню ни одного случая, когда бы овладевало мною или хотя бы возникало стремление узнать, что же сталось с моими нежинскими друзьями, где они, чем стали в последующей жизни. Только о Константине Левицком я, теперь не помню от кого, узнал, что после почти двухлетнего пребывания в тюрьме за случайно обнаруженный при обыске какой-то революционный листок, он жил у своего брата, земского врача Курской губернии. Я настойчиво стал осаждать его письмами, чтобы он приехал в Дерпт для поступления на юридический факультет. В конце концов, он был подвинут на это братом, жил в Дерпте в одной комнате со мною до конца университетского курса и оставался, как и прежде, ближайшим моим другом, и все перипетии его жизненного пути волновали меня как собственные мои невзгоды. У меня нет никакого теперь понимания и истолкования, почему же совершенно исчезли от меня все другие, такие близкие, такие дорогие друзья гимназического периода.

С годами всё труднее завязываются новые дружеские связи и, судя по моему личному опыту, всё меньшую роль при этом играют одинаковость возраста и всё большее влияние оказывают единство жизненного положения и определяющих жизненных задач и установок. Так, в период короткой жизни в Петербурге по окончании Дерптского университета и затем в период работы санитарным врачом в Петербургском губернском земстве, подлинным другом моим стал, как подробно описано в соответствующих главах моих «Записок», Иван Андреевич Дмитриев, хотя он и был более чем на 20 лет старше меня.