Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1 - [24]
Жил дед на Б[ольшой] Успенской[73] улице в доме, где он был не только архитектором, но и плотником, и столяром, и печником, так как он знал всякое ремесло. Я так любил посещать этот небольшой домик, чистенький, где все было прибрано и удобно устроено. Прекрасный сад, сплошь из кустов различных роз, до которых бабушка была большая охотница. Она готовила отличное варенье на розовых лепестках и сладкие ликеры.
Вместе с дедом жил его старший сын, старый вдовец, наш общий любимец, дядя. Служил он в банке чиновником, аккуратный, высокий с открытым лицом, тонкими чертами лица и мягкими манерами. <В нашем сером купеческом мире он импонировал и своей представительностью, и образованием, еще бы: ведь он>[74] выписывал журналы «Ниву»[75] и «Живописное обозрение»[76] и играл на гитаре <чувствительные романсы. А на стенах его комнаты красовались премии журналов, олеографии с картин К. Маковского и Клевера, столь распространенные в глухой провинции. Окна были украшены тюлевыми занавесками, подобранными бронзовыми подхватами, в клетках взапуски трещали две канарейки, на старинном диване, с ковриком ручной работы под ним («Все это работала покойница жена, царство ей небесное») — шитые подушки и огромная гитара. Дядя был серьезный, но добрый человек. У него, как и у деда, было тепло, светло и уютно>[77].
Торговые ряды на Верхнеторговой площади в Уфе. Фото 1900-х гг.
Поехать к дедушке было великим праздником. Всегда дед был особенно приветлив; поощряя меня учиться и рисовать, он стал показывать мне, как нужно чертить. С любопытством глядел я, как он развертывал из бумаги кусочек китайской туши и на чайном блюдечке растирал ее, как тонкими линиями вычерчивал на аккуратно наклеенной бумаге план какого-то здания или детали каких-то примитивных заводских приспособлений, как затем доставал из аптечной коробки плиточку краски, натирал ее на тарелке и так аккуратно красил. Терпеливо он учил меня основам черчения, приговаривая: «Учись, вырастешь, будешь строителем, дело хорошее».
И в доме у деда было необычно. Умывальник устроил он из бака от печи с теплой и холодной водой; теплая уборная была для Уфы редкостью, особенно для нашего дома: отец не признавал таких «выдумок», и обходились холодными отхожими местами;
рамы оконные у деда отворялись каким-то особенным шарниром, а не были подъемными. Дед был начитанный человек и всегда воевал с отцом, доказывая, что не одной торговлей живет человек. Отец терпеливо слушал атаки деда и дипломатично приглашал к столу откушать очищенной или «лиссабонского»[78], до которого дед был охотник.
Мягкой улыбкой озарялось лицо бабушки, когда мать привозила меня к ней в гости.
В старинном сервизе кофе со сливками, чего у нас в доме никогда не бывало, и такими булочками, превосходство которых не могли повторить дочери бабушки, мои тетки-хлебосолки. Прелестным уголком был садик полный роз, с чистыми дорожками, подстриженными кустами и беседкой, выстроенной дедом собственноручно. <Туда бабушка приносила свои ликерчики. «А вот покушай, Илюша, это на розовых листочках, особенная». Дед любил сад, но ликерчики отвергал, говорил: «Баловство. Нужно, так хватил стаканчик отечественной (водки) и к делу». И он всегда был за каким-нибудь делом>[79].
Деда моей матери, т. е. моего прадеда, я еще помню. В маленьком домике <где-то в конце Мало-Успенской улицы>[80] доживал свои последние дни аккуратный старичок Иван Михайлович Ростовцев (бывший дворецкий у помещиков Дашковых) со своей старушкой Агафьей Павловной; прадед постоянно сидел в глубоком кресле, прочитывал книжки журнала «Русский архив»[81] или Библию и покуривал сигары, им самим приготовлявшиеся. Вижу я небольшую комнату, на потолке подвешены «папуши» сохнущего табаку, полки с «Русским архивом», запах сигар и каких-то трав, которые постоянно сушила прабабушка. На окне большая клетка с ученым скворцом, <подтягивающим к себе маленькую коробочку из игральной карты с конопляным семенем и вытягивающим маленькую бадейку (ведерко), сделанную из помадной банки с водой>[82].
Большая Казанская улица в Уфе. Открытка начала XX в.
Как-то незаметно ушли из жизни эти милые, тихие старички — остатки крепостных дворовых людей.
Дни моего детства протекали в доме, где был задний двор — целый неведомый край таинственного, где под навесом сарая стояла старая развалившаяся карета, доставшаяся вместе с домом. Сад был еще большим очарованием. Там устраивались силки для ловли снегирей и зябликов осенью, там летом [были] такие заманчивые кусты ягод и вкусные яблоки, тогда сад запирался, и яблоки сохранялись для варенья и сушки, зря их не давали. Вот тут-то и был соблазн: пробраться через щель забора, наевшись вдоволь яблок, натрясти их в запас. Мать только слегка заметит: «Ты опять лазил в сад». Но когда отец своим грозным приказом: «Поди-ка сюда» — заставит предстать пред ним, тут страху было немало, но наказывал он только в случаях резкого нарушения дисциплины, а за большие провинности ставил в угол на колени. Подержит немного и скажет: «Ну, иди, проси прощения». Наш скучный дом оживлялся лишь в именины отца, в рождественские и пасхальные праздники.
