Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1 - [22]

.

В числе племянников отца был Александр Васильевич, уже почтенных лет, уважаемый человек. Необычайно серьезный, спокойный, он с деловым видом подшучивал над аукционной страстью отца.

Воскресенский кафедральный собор на Соборной площади Уфы (1833–1841).

В нем хранилась икона Казанской Божией матери. Фото 1900-х гг.

(Разобран в 1932 г., на его фундаменте в 1950-х гг. возведено здание Башкирского государственного академического театра драмы имени М. Гафури)

<Как-то вечером заходит к отцу и говорит:

— Что же это вы, дяденька, дома сидите и не съездите.

— Куда?

— Да слонов посмотреть.

— Каких слонов?

— Да в зверинец ведут, что ли четырех слонов, трое-то прошли по мосту через Белую, а четвертый, большой, застрял, так пожарные поехали протаскивать.

— Что ты говоришь! Ты видел их?

— Да я сейчас оттуда, с Вавиловского перевоза.

Отец приказал скорее запрягать лошадь в тарантас и, взяв детей, быстро поехал. Вавиловский перевоз оказался пуст. Никого не было, и никаких слонов никто не видел.

— Ты что же это! А! — напустился отец на дядю, а тот со своими всегда приподнятыми бровями и невинным взором оправдывался, дескать, — Видимо уже провели, я-то издали не разглядел хорошо, народу-то много, а другие говорили… >[42].

Аукционы происходили обычно во дворе окружного суда или в его залах. Однажды отец, проезжая мимо, увидел во дворе народ, а из ворот выходил дядя Александр Васильевич[43].

— Что это там? — спросил отец.

— Да корову с аукциона продают. Так что же не покупаешь?

— Да у меня их две, не нужно больше, все-таки, пожалуй, взгляну.

Отец спешно протиснулся к столику, за которым пристав[44] уже стучал молоточком, выкрикивая: «Двадцать шесть! Кто больше?»

Не желая упускать так дешево коровы (цены на которых были рублей сорок), отец крикнул: «Двадцать семь!» — и покупка осталась за ним.

Толпа стала расходиться, и тут происходит диалог отца с приставом.

— Где она у вас?

— В зале, во втором этаже.

— Что-о-о? Зачем же вы ее в зал-то втащили? — изумился отец, — что ей в сарае места не было, что ли?

— Ну, в сарае она отсыреет.

— Что-о-о? Да вы смеетесь надо мной.

— Ну, пойдемте, я вам покажу.

И оба поднимаются по лестнице во второй этаж. Дядя их сопровождает. Отец недоуменно спрашивает:

— Как же вы втащили ее?

— Да на руках.

— Ах вы, шутник этакий.

— Ничего я не шучу.

И пристав обиделся и открыл дверь в пустой зал, где в углу стоял какой-то ящикоподобный рояль.

— Вот она.

— Кто она?

— Рояль.

— Какая рояль?

— Какую вы купили.

— Я покупал корову.

— Никакой коровы не продавалось.

— Да на кой же она мне черт, ваша рояль. Ты это что же делаешь? — обернулся отец к смиренно стоявшему тут же племяннику и тоже как бы изумленно смотревшему на рояль.

— Да мне сказали, что корову продают.

— Подлец ты после этого! — и отец сплюнул, махнул рукой, и, приехав домой, мрачно приказал дворнику привезти из окружного суда покупку вроде ящика.

Так в нашем доме оказался рояль.

В то время у нас в доме жила моя кузина, она уговорила отца не выкидывать рояля, пригласила свою подругу учить меня и сестру музыке. Впоследствии оказалось, что мать складывала под крышку рояля пуховые шали, а отец обратил музыкальный инструмент в закусочный стол по праздникам.

Рядом с залой была «гостиная». На фоне старинных обоев красовались литографии и фотографии родственников. Мебель провинциального стиля «Louis Philippe»[45], конечно, упрощенного рисунка, со штофной[46] однотонной обивкой, на диване шитая шерстью подушка, овальный преддиванный стол с филейной[47] скатертью и маленькая фарфоровая лампа с женской фигурой, одетой в матросский костюм, а во всю комнату отличный текинский ковер[48], служивший эшафотом: на нем нас пороли, хотя и редко, а впоследствии, приезжая в Уфу студентом, я на нем спал, так как на диване спать не разрешалось. У окон любимые матерью цветы, фикусы и филодендроны.

Рядом угловая комната, где жила моя кузина и где я гимназистом учил уроки.

К зале примыкала столовая, центр жизни дома, отец, сидя за обедом или чаем, озирал всех идущих через «галдарейку» в кухню. Передний угол столовой занят огромной божницей[49], где из уральских камней составлен пейзаж с летящей фигурой воскресшего Христа. Над старинным кожаным диваном висела литография Ивана Сусанина[50], чей-то портрет и большой карандашный рисунок, подолгу останавливавший мое внимание: это была копия с рембрандтовского «Яна Собеского»[51] работы уфимского художника академика Тимашевского. Рядом маленькая комната — «кабинет» с огромной кроватью. На простом письменном столе сломанные бронзовые часы под стеклянным колпаком и чучело канарейки, на углу стола лежали так называемые «святцы»[52] — небольшой молитвенник, впрочем, никогда не употреблявшийся, с вклеенными листочками, где рукой отца вносились даты, например, когда окончил жизнь брат Ефим, от роду ему было столько-то лет, месяцев и дней, или: «1870 года июля 5-го, было 35 мин[ут] первого на 6-е [июля], воскресенье, родился сын Илья, крещен 11-го в воскресенье, восприемниками[53] были» такие-то, и тут же «рецепт от всех недугов и болезней»: «5 золотников[54]астраханской нефти, 5 золотн[иков] бобковой мази