Записки хирурга - [7]

Как теперь дико это слышать: такая обычная сейчас вещь — переливание крови при шоке! Но в тридцать третьем году это было новшеством совершенно неслыханным, да еще в провинции, где мне довелось служить.

Я только что ассистировала профессору Шамову, начинавшему в ту пору свою деятельность по переливанию крови. Тогда это могли делать только некоторые врачи — они готовились как на операцию, стояли стерильные, в масках, и все обставлено было торжественно.

Но в те времена были в провинции блестящие диагносты, такие, как Фигнер и Бродский. Они имели колоссальный опыт, и хоть лечили по старинке, но знали очень многое чисто практически. Они были специалистами разносторонними, каждому из них приходилось быть и хирургом, и гинекологом, и стоматологом, и педиатром, и терапевтом, иногда случалось видеть и эпидемии — много практики существовало в провинции.

Какое количество операций свалилось на меня! Три операционных дня — и по шесть операций на день, а то и больше. Если считать, что с 1933 года по 1973 я делала по двадцать операций в неделю, то выходит — за сорок лет службы в армии, не принимая в расчет войны, когда операций было гораздо больше, у меня накопилось около четырех тысяч операций. Порядочное количество. Число смертных случаев? К счастью, очень малое. Один случай на три года. Что это было? Удача? Случайность? Или закономерность?

Смерть после операции по твоему недосмотру — это крайняя редкость, и если говорить откровенно — не было у меня таких случаев. Совсем не бывало.

Еще в детстве, когда отец ставил меня в пример моим братьям и этим сердил их, — еще тогда я поверила своей удачливости, понятливости и точности своих рук и по сей день думаю, что в моих руках таилась моя удачливость. Что нужно хирургу? Выдержка, знания и четкость. Знания у меня были. Невротическими тиками не страдала и все делала с такой тщательностью, что трудно было подкопаться. Поэтому мне везло. Поэтому не было смертных случаев в моей практике. И той девочке, которая просила у меня рубашку, я так и посоветовала: работать до поступления в институт, как я.

Не знаю, последовала ли она моему совету.

ОСКОЛОК В СЕРДЦЕ

Одна из первых трудных операций выпала мне на долю в тридцать девятом году. В практике моей вообще не было однообразия. Случались такие вещи, что и рассказать страшно. Например, в тридцать девятом году пришлось оперировать сердце. При ранении в левое предсердие была задета сердечная сумка, и осколок торчал в сердечной сорочке.

Маленький госпиталь. Все тут у нас домашнее, и дети бегают под окнами, больные сидят тут же и заглядывают в палаты, играют в шахматы. День не операционный, и настроение такое, что можно и отдохнуть.

И вдруг въезжает во двор машина на полном ходу и бегут ко мне солдаты и командиры:

— Мария Васильевна! Капитана ранили в сердце. Срочно привезли его. Весь в крови.

Привез его начальник лаборатории военврач третьего ранга Щерба.

Как я посмотрела больного, так и ахнула. Кровотечение прямо из области сердца. Рваная рана, клочки гимнастерки, грязь — прямо в сердечной сумке. Ничего себе операция!

Ни аппаратуры специальной, ни ассистентов нет, да и в нашей практике такого не случалось — в литературе не описано, в академии не демонстрировали ничего подобного.

Но отказаться нельзя. Надо оперировать сердце.

Стала срочно мыться, приказала начальнику лаборатории Щербе:

— Мойтесь!

Он даже испугался:

— Что вы!

— Будете ассистировать.

— Не могу, я не хирург.

— Мойтесь, говорить некогда.

И он стал мыться.

Я лихорадочно думала, что же буду делать… Порадовалась хоть тому, что он может держать крючки.

И началась операция. Сначала произвела резекцию двух ребер над рваной раной, первым делом остановила кровотечение. Вычистила рану, извлекла осколок из сердечной сорочки и зашила дефект — зашивала тем своим швом, за который меня прозвали «вышивальщицей». Кровоотсосов тогда не было, и приходилось удалять кровь тампонами, а сердце все равно подает кровь. Но вот все зашито, и кровь совсем не попадает из раны.

Еще несколько швов — и швы на кожу…

Больного можно увозить в палату.

И только когда кончилась эта операция, я пришла в себя. Вдруг самой стало плохо. Чем это все кончится? Пульс? Считала пульс больного и свой — тоже. Мой ассистент вытирал пот со лба. Мы с ним произвели уникальную операцию, о которой не думали ни одного часа — некогда было думать. Некогда было и производить анализы. Все заняло не больше часа. Больной дышал. Пульс был хорошим. Кровь тогда не переливали.

На следующий день больной открыл глаза. Еще прошел день, и он готов был подняться. Он вставал, а через восемь дней был уже выписан. Рана зажила как ни в чем не бывало. Сердце, которое зашили, работало без перебоев. Человек бегал, делал зарядку. Выписали его таким, будто у него был всего порез, а не рваная рана в области сердца.

Прошло несколько дней, и вдруг вызывает меня начальник госпиталя и спрашивает:

— Ты что натворила?

— Я не знаю.

— А почему нас вызывают в штаб к начальнику округа?

Я совсем не знаю, что я «натворила».

Молча едем в штаб. Приезжаем, и командир округа поднимается нам навстречу, жмет руки и благодарит меня и начальника госпиталя.