Записки гробокопателя - [52]

— Денежку гоните, дорогие граждане! У меня голяк.

— Знаем мы твой голяк, — засмеялась Райка. — С Воробьем небось лучше всех живете.

— Живет клиентура, — с расстановкой, серьезным голосом сказал Мишка. — А мы с товарищем Воробьевым работам.

— Погода хорошая, вот она и живет, — с некоторым опозданием отреагировал на клиентуру Ваня и полез за деньгами.

До обеда Воробей развез все цветники, распустил очередь. Мишку отловил Петрович, послал грузить мусор на центральную аллею.

Воробей сидел в сарае, заложив дверь на крючок, пересчитывал деньги, раскладывая их по старшинству. Потом разделил: себе и Мишке. Сам ли работал, оба — раскрой один: мелочевку в котел (гранит, мрамор, цемент, инструмент), остальное на три части. Две себе, одну Мишке. Пускай он теперь и не «негр» (Петрович на той неделе его в штат взял), а все равно до могильщика настоящего ему сто лет дерьмом плыть. Тем более и мрамор и гранит, которыми они сейчас работают, его, Воробья. Значит, и бабки не поровну.

Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и провел ладонью по прохладной сливочной поверхности мрамора, по гравированной «бруском», внутрь надписи, выложенной щедро, без экономии сусальным золотом:

ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА

5.2.21–26.8.59

Спи спокойно, милая мама

От родных и сыновей

Обвел пальцем окно под керамическую фотографию, веточку, крестик… «Сука гребанная…» — об отце, избившем больную мать так, что перед соседками, обмывавшими через неделю тело, стыдно до сих пор, сплошняком синяки…

Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со Средней Азии насморка.

Была б жива — в золото одел бы, кормил бы из рук… Эх, мама! Умерла ты какую же гадину он приволок! Фотку твою снять заставила, нас с Васькой травила… Васька посмирней, терпел, а я деру дал. Сперва по садам околачивался — садов-то тогда полно было. Поймали раз, поймали два… Отец, сука, сам просил, чтоб в колонию. Она, тварь, присоветовала. Кому сказать, не поверят: варенье со стеклом слала — гостинчик!.. Эх, мама, мама!..

Воробей сопанул носом.

…Говорят, приметы не сбываются. Мишка вон болтает: Бога нет. Знает он много, соплесос образованный… А Татарин, выходит, сам собой убрался? Два года назад.

Тогда из-за домино заспорили, Татарин бутылкой сзади его, Воробья, и вырубил в часовне и топтал со своими, всей хеврой навалились, сколько их тогда с Мазутки пришло? Человек пять…

В больницу Воробей себя везти не дал — домой еле, неделю лежал, до уборной дойти не мог, в банку все… И портрет мамы молодой над кроватью просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину…

Через три недели — а то, ишь, Бога нет! — тетя Маруся, что у церкви подметает, мать Татарина, хоронила забитый гроб с измятой головой Татарина остального не было: разобрали Татарина товарищи по лагерю, зацепился с ними когда-то. Вспомнили. А все — мама…

На поминках — тетя Маруся хорошо выставила — Воробей вдруг испугался своей нечаянной веры в несуществующего Бога. Татарину потом почти за бесплатно памятничек маленький из лабрадора сделал. Маленький не маленький, а рублей двести тете Марусе сберег.

Или вот еще.

В прошлом августе после Гарикова дня рождения Васька, братан, убивал его ночью пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел — три раза по башке тюкнул.

В больнице (сосед по койке потом рассказывал) врачи даже кровь добавлять не стали, жижу одну, плазма называется, лили: чего литры зря переводить? Ждали — помрет.

А вот хрен им! Живой! Хоть и дышит кожа пустая над ухом. И горло еще потом проткнули прямо в койке. Рубленое — то еще путем не залечив, когда припадок случился после краснухи этой…

Так живой же. О!

А то, ишь, специалисты: Бога нет… Кому нет…

Воробей опять погладил мамин цветник. На днях Толик-рубила должен появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в Лианозово к маме, цветник фигурный отвезем, кронштейн поставим. Ой, мама, мама… Только вот сейчас, в тридцать дошли до тебя руки. С пятьдесят девятого так и лежишь. Могилка неприбранная… А все сивуха, сволочь! Ладно, теперь уж намертво завязал.

Воробей высморкался, взглянул время, вышел из сарая.

— Сынок! — наскочила на него маленькая старушонка. — Ты здешний?

— Чего тебе? — рявкнул на бабку Воробей. — Заикой сделаешь!

— Землицы бы мне чуток… Болела я, давно не была, вся могилка заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку…

— Слушай сюда. — Воробей доверительно склонился к старухе. — Нету земли, ясно?

— А я видела — возят…

— Да не земля это, дрянь. Наскребут где-нигде и везут! Иди гуляй лучше.

— Нет, милок, ты чего-то мудришь… не хочешь помочь бабке… — Покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.

— Не верит, зараза, — взвился Воробей. — А врешь им — верят! Сволочи!

— Леш! — негромко сказал подошедший с вилами на плече Мишка. — Может, привезти ей от Шурика пару ведер, у него есть за сараем. Ну, дадим ему трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.

Воробей неожиданно успокоился.

— Хрен с ней! Давай вези. Гляди только, чтоб наши кто не увидал, засмеют.

Мишка привез хорошей земли, оправил холмик, помог воткнуть цветочки разуважил бабку. Хотел идти.