Записки гробокопателя - [49]

— Гуляем? — Милиционер приложил руку к фуражке. — Документы!

— Какие документы, милок? До пивка бы добраться. — Кутя махнул в сторону заманчивой Тухлянки. — А ты — «документы»…

— Так… Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?

— Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.

— А маскарад зачем? — Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.

— Животные!.. Чего с них взять?

— Я не про животных… Гирляндов-то кто навесил? Ты?

— С похмела чего не учудишь? Да и повеселее вроде…

— «Повеселее»… — Милиционер фыркнул. — Ладно, иди. Еще увижу, в отделении поговорим… И банты снять.

— Ага, все путем сделаем. Чего выпялились? Собачье… в лягавку захотели? — Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше.

Соньку удалось уломать: отпустила пивка в кредит. Две кружки. Мало того, и псам швырнула колбасную обрезь — развеселилась баба.

Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком — кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку на солнышке.

Кепка сползла, закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся. Солнце перебралось по ту сторону куста.

— Эй! Мил человек! — крикнул он путевому рабочему. — Время скажи, будь любезен!

— Полчетвертого.

Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.

— Трудодень проспал. А все из-за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.

Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью — узнать, какой будет приговор.

Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.

В воробьевской комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и «Буратино».

— А Воробей?.. — Ирка выжидательно уставилась на Кутю.

— Не шебуршись, — Самогон с Лобни? Плеснула бы Валентина-то где?

— Ишь ты, плесни ему! — Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.

Кутя вздохнул — выпить не обломится — и сел на диван, подальше от желтого графина.

— Васька-то пишет, не знаешь? — спросил он для разговора.

— Пишет. — Ирка вздохнула. — Долго ему еще писать.

— Да-а-а, — согласился Кутя, — помиловки ему не видать, от звонка до звонка… Воробья-то он все ж почти до смерти уделал, хорошо башка крепкая. Другой бы враз отчалил…

— А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! — Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?

— Да не жмись ты! Мне это не касается… — Кутя махнул рукой и добавил: Плеснула бы, а?

Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.

— Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?

— А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!

— Э-э… — понимающе протянул Кутя, — тогда другой расклад. Тогда, конечно…

Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.

— Не обращает…

— Чего?

— Внимания, чего… Я ему козу, а он и не обращает.

Ирка махнула рукой.

— Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые…

Ирка ушла на кухню.

— От сивухи, может? — вслух подумал Кутя. Оглянувшись на дверь, мигом приложился к графину и сел на диван. — Васька-то пишет? — крикнул он и ковырнул мозоль.

— Ты уж спрашивал. Мне пишет… — ответили из-за двери.

— Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..

— Знаешь, Куть. — Ирка вернулась, присела рядом. — Только никому, да? Она доверительно погрозила пальцем. — Никому, слышь! Лешка ему три посылки отправил: к Новом угоду, на день рождение и на майские недавно.

— Ну, дают! — Кутя бросил мозоль. — Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны… — Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. — С другой стороны, Васька ему топором жизнь выправил. Что воробей до больницы знал. Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а… А я часто. С бабой своей как поругаюсь — и к нему. Кровать у него тогда стояла железная, стол да две тубаретки. А ты говоришь! Без водки человеком стал, только что глухой. Может, и к лучшему: психовать меньше будет.

3

Воробей вышел из прокуратуры, домой не хотелось. Дрожащими руками он сунул сигарету в рот, затянулся… И еще, еще… и только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил — с фильтра. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет! Шесть секунд — и пройдет!.. Главное, там обошлось. И характеристику прочел и ходатайство из треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь до первой драки.

Воробей с удивлением смотрел по сторонам: район вроде тот же, а что-то не так. Он щурил глаза и озирался, как приезжий. Потом пошел… Теперь пахать и пахать, и все будет путем. Через год пластинку вставлю, может, слух проявится, а и не проявится — обойдусь… Воробей шел и шел, не думая, куда идет. Очнулся он в магазине, в винном отделе. Тупо уставившись в бутылки на прилавке, он засосал носом воздух и, сдавленно зарычав, одним прыжком вылетел из магазина. Еще чуток — и хлестанул бы он из горла. От подступившей вдруг боли Воробей закусил губу и, трясясь, как в ознобе, завыл. Только бы не началось, только бы не началось…