Записки графомана - [13]

Коридорный по имени Йозеф

Я жил в каком-то отчужденном мире, в котором находил свежесть, грезящуюся мне по ночам. Не сомкнув глаз, я подолгу разглядывал занавески, которые выглядели каждый раз по-разному. Неведомая сила поддерживала в них жизнь. И они взлетали. Пока не упал первый снег, на гнилые листья. В саду вырыли ямы земляные крысы. Жуткие ливни. Красное свечение исходит с запада. Курс держим на северо-восток. Умытый геморроем воспетый осенью в лучах июльского солнца. Играл на лицах пожарных серый дым, слиток неба мерещился тварям, поджидавшим в подворотне жертву.

– Военная мощь для великой победы. Саботируй всё!

В город нагрянул цирк шапито, и парни в черных плащах рыщут ночью при полной луне в поисках кровавых подтеков в лужах на черном асфальте. Кроваво-красный сок, размазанный по стене. Надпись «хуй» на обложке. Я выпадаю из реальности? Да, отвечает мне чей-то голос с потолка. Я лежу под светом торшера, и плывущие ночные тени кажутся мне людскими силуэтами. Притаившийся за занавесками ждёт; выйти через черный ход. Гейзер из канализационного люка. Такси. Вывески порносалонов, наркопритонов и борделей. Коридорный мальчишка получил чаевых на три рубля больше. Жди беды. За то, что слишком много видел он. Остался молчать с перерезанным горлом утром в понедельник.

Великий транскрибатор

Стю как-то проболтался, что в детстве отец оставил на пианино, за которым ему следовало заниматься по четыре часа в день, книгу с фотографиями пораженных болезнью гениталий. Процесс гниения так въелся ему в мозг, что Стю вынужден был испытывать отвращение к половому акту ещё долгие годы. Любимый в нашем обществе минет Стю мог наблюдать лишь через пыльный монитор своего ноутбука, за которым он денно и нощно мастурбировал как заведенный. В те дни мы ещё работали вместе в компании по транскрибации. В потном офисе не было места, чтобы нормально обсудить насущные проблемы, «бормотание» очередного бестселлера внедрялось в подсознание через наушники, которые снимать запрещалось, а ещё это раздражающее до печенок постукивание клавиш печатных машинок… И даже если кому-то приспичит встать и прогуляться до сортира, то и там его настигнет «бормотание» и «клацанье». Бормотание и клацанье настолько глубоко проникали под кожу, что, как воздух, срочно требовалось ухватить ход своих собственных мыслей. Платили немногим немало по сорок тысяч тако в неделю, и это вроде как сглаживало, пусть и ненадолго, первое отвратное впечатление от этой работы.

И вот, захожу я в сортир,… а как можно не любить старомодные мужские сортиры: цитрусовый запах дисков-освежителей в длинном фарфоровом писсуаре, кабинки с деревянными дверями, отделенные друг от друга холодным мрамором; тонкие раковины на кривом монолите обнаженных труб; заляпанные зеркала над металлическими полочками; за всеми голосами – едва различимая непрерывная капель, раздутая эхом мокрого фарфора и холодного кафельного пола, мозаика на котором вблизи почти похожа на исламский орнамент…

проскальзываю, по-шпионски пробравшись мимо мисс Гнильсон, и передо мной всплывает статуя Стю. Тот стоит, облокотившись на подоконник, и закуривает очередную сигарету.

– Не знаю, ман, что делать даже.

Стю судорожно, как он умеет, порылся в карманах, где собственно и наскреб немного мелочи. В этот момент в сортир залетает, словно черт принёс, Большой Стэн и говорит:

– Я тут знаете что подумал, ребят, может, послать кого-нибудь за пивом?

Сначала я подумал, что он станет снова промывать нам мозги, что мы, мол, хуи пинать сюда пришли, и целыми днями только и курим дурь по толчкам. Но в этот раз он оказался более благоразумным боссом и даже глазом не моргнул. Мозги у него временами напрочь съезжали, так что он переставал слышать ход своих мыслей. Его остро интересовал вопрос интимных зон случайных прохожих по дороге на работу, проблемы пищеварительного тракта, на которые он постоянно жаловался, явно испытывая от этого по-настоящему райское удовольствие.

Одной из излюбленных тем была дрочка его сына-подростка, которого Стэн не видел тринадцать лет. Юнец без передыху мастурбировал как заведенный день и ночь напролёт. Учительница по английской литературе позвонила вчера Стэну:

– Она мне, значит, говорит: «Милый, когда мы уже пойдем с тобой на премьеру нового голливудского говна, которое показывают в «Алкоте»? А я ей: «Ну что, крошка, хочешь пизденку свою размять, так приезжай!»

– Каким образом эта недоебанная пизда относится к подростковой дрочке твоего сынка, скажешь ты на милость или нет? – Стю приходилось постоянно корректировать полет мысли Стэна, иначе тот мог так глубоко погрузиться в подробности, что основное повествование скрывалось под толстенным слоем пыли или погружалось на дно Тихо-ледовитого океана.

Я не раз задумывался о том, что не будь Стэн таким занудой, то вполне мог бы вести собственную колонку в ридерсдайджест или же даже выпускать собственный журнал про натурализм. «Я не раз представлял, как бы это получилось у тебя, написать роман, – говорил я Стэну, – и уверен, – говорил, – получилось бы очень задорное порево».