Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819) - [75]

также считался уехавшим по поручению. Мы ничего не догадывались. Муж мой, хотя и выздоравливал, был внизу в своих апартаментах. Госпожа Тарант спала в комнате рядом с моей, когда рано утром на другой день я услыхала мужские шаги в моей спальне. Я отдернула занавески перед моей кроватью и, увидав мужа, спросила, что ему надо. «Во-первых, — сказал он, — я пойду, поговорю с г-жей Тарант». Посмотрев на часы, я увидала, что было только 6 часов. Мною овладело беспокойство: я думала, что случилось какое нибудь несчастье или дан приказ о ссылке г-жи Тарант, особенно, когда услыхала ее испуганный крик; но муж пришел сказать мне, что император умер накануне от апоплексического удара, в 11 часов вечера…[232]. Я поспешно встала. Г-жа Тарант оделась с целью ехать ко двору для присяги. Муж мой, хотя еще слабый, также туда отправился. В то время, когда г-жа Тарант одевалась в придворный костюм, приехали ко мне моя невестка, Нелединская, и г-жа Колычева, одна из моих кузин. Мы все терялись в предположениях о внезапной кончине государя, когда граф Крюссоль, племянник г-жи Тарант и адъютант императора Павла, вошел в комнату. Его лицо, бледное и печальное, поразило нас до некоторой степени. Император всегда очень хорошо обращался с этим молодым человеком: совершенно естественно, что он скорбел о Павле I. Тетка его спросила о некоторых подробностях кончины императора. Де-Криоссоль смутился, и глаза его наполнились слезами…

Муж мой возвратился вне себя и в отчаянии от всего слышанного.

Утром 11 марта, когда Кутайсов, во дворе дворца, ожидал императора, чтобы сопровождать его верхом, крестьянин или человек, переодетый в крестьянское платье, подошел к нему и горячо умолял принять от него бумагу, содержание которой должно было иметь большие последствия, о чем следовало в тот же день доложить императору. Кутайсов держал правой рукой лошадь его величества за узду: он взял бумагу левой рукой и положил ее в свой левый карман. После прогулки он переменил мундир, чтобы идти к императору. Забыв про бумагу крестьянина, Кутайсов опорожнил только свой правый карман, по обыкновению, и вспомнил об этой бумаге только на следующий день.

К утру 12-го марта императрица-мать пожелала видеть своих детей, и в скором времени ее проводили к ним. В сопровождении императрицы Елисаветы и поддерживаемая ею, ее величество возвратилась в свои апартаменты, где высказала желание поговорить с графом Паленом. Во время этого разговора она заперла императрицу Елисавету в небольшой кабинет, смежный со спальней покойного императора. Молчание и смерть, царствовавшие в этой комнате, погрузили новую государыню в размышления, которые никогда не дозволят ей забыть эту минуту. Ее величество говорила мне, что она с неизъяснимым нетерпением ожидала возможности оставить свое убежище, но ей это удалось сделать не ранее, как проводив императрицу-мать к телу ее супруга и поддержав ее в эту тяжелую минуту. Императрица-мать отправилась туда в сопровождении всех детей своих и, войдя в комнату, где государь лежал еще на своей походной кровати, одетый в свой обыкновенный мундир и с шляпой на голове, испускала пронзительные крики. Наконец, между 6 и 7 часами утра, императрица Елисавета, в сопровождении своей старшей камер-фрау, г-жи Геслер, оставила это место и отправилась в Зимний дворец. Прибыв в свои аппартаменты, ее величество увидала императора Александра, лежавшего на диване, бледнаго, расстроенного, подавленного горестью. Граф Пален находился в комнате и, вместо того, чтобы уйти, как предписывало ему уважение, только удалился в амбразуру окна. Император сказал императрице Елисавете: «Я не могу исполнять обязанности, которые на меня возлагают. Могу ли я иметь силу царствовать? Не могу. Предоставляю мою власть тому, кто ее пожелает». Императрица хотя и была глубоко тронута состоянием, в котором видела своего супруга, но представила ему, какие ужасные последствия могут произойти от подобного решения и тот беспорядок, в который он чрез то повергнет всю империю. Она умоляла его быть энергичным, посвятить себя всецело счастию своего народа и в данную минуту смотреть на свою власть, как на искупление. Ей хотелось говорить с ним несравненно более, но досадливое присутствие графа Палена сдерживало ее излияния. Между тем, в отсутствие их величеств, в больших залах собирали публику и приводили ее к присяге. Императрица-мать прибыла в Зимний дворец несколькими пасами позже своих детей. Ее свидание с императором было раздирающим душу. По-видимому, государь гораздо более отчаивался, чем его мать. Невозможно было смотреть на него без содрогания.

Восемь или десять дней спустя по смерти императора Павла, получили известие о кончине эрц-герцогини, великой княгини Александры, умершей от первых родов[233].

Столько несчастий должны были бы сразить императрицу-мать или, по крайней мере, заставить ее позабыть в это время обо всем, не относящемся к ее горю. Вместо того, император Павел не был еще погребен, как она предвидела уже все необходимое в подобных случаях, о чем из сострадания к ней сын ее избегал пока с ней разговаривать. Императрица Мария объявила, что не желает отдельного штата, и получила согласие своего сына, что придворные чины будут одинаково служить ей и ему. Несколько дней спустя, по своем восшествии на престол, император произвел во фрейлины княжну Варвару Волконскую, первую фрейлину в царствование императора Александра. По обычаю она получила шифр его супруги, и в то же время все фрейлины, числившиеся при императрице Елисавете, получили также тот же шифр. Как только императрица-мать узнала об этом обстоятельстве, простом и обычном в подобных случаях, она потребовала от императора, чтобы с этого времени статс-дамы и фрейлины получали шифры с изображением обеих императриц, т. е. по два шифра зараз. Это был пример неслыханный, но в то время императрица-мать могла всего достигнуть от своего сына, и она дала себе слово не упускать случая. Едва только закончились первые 6 недель, как она снова стала присутствовать на придворных приемах. Императрица Мария велела нарисовать свой портрет в глубоком трауре и раздала его всем, кому только могла