Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819) - [77]

Дом графини Строгановой стал тогда своим для графа Толстого, который был тогда чрезвычайно дружен с князем Чарторижским и с г. Новосильцевым[240]. Их называли триумвиратом[241]. Император был особенно расположен к семейству Строгановых и часто к ним ездил. Граф Толстой говорил обо мне в самых обидных и ядовитых выражениях: это я отняла у него жену, это я стараюсь очернить репутацию императрицы Елисаветы. Все слушали его: одни по легковерию, другие — из низости. Признаюсь, я часто теряла терпение, но принцесса Тарант ободряла меня и смягчала мои горести, принимая в них участие. Граф Толстой был наверху блаженства, получив от императрицы Елисаветы обещание, что она напишет его жене и предложит ей возвратиться к нему. Графиня повиновалась приказаниям ее величества, написала мне о предстоящем своем возвращении, прибавив, что оно последует вследствие приглашения, и сообщала содержание ответа. Графиня приехала незадолго до отъезда принцессы баденской, которая в августе оставила Петербург. Я написала графине Толстой, прося ее приехать ко мне, но не ранее, как побывав при дворе, с той целью, чтобы, в случае, если ей пришлось бы сказать обо мне какое либо слово, не подумали бы, что я повлияла на нее. Она поступила по моему желанию. С крыльца своего дома я видела дворец и окна императрицы. Я знала, что графиня Толстая была там, и пристально вглядывалась туда, движимая разнообразными чувствами, которых не сумею выразить. Наконец графиня приехала ко мне. Счастье услужить ей было отравлено всем, сказанным ею об императрице. Когда она испросила у нее позволения ее оставить, чтобы поехать ко мне, ее величество была, по-видимому, удивлена подобным намерением. — «Как», — сказала она, — «вы поедете к г-же Головиной?» — «Да, ваше величество, она осталась по-прежнему моим другом. Никогда не забуду, что она сделала и претерпела из-за меня, и признаюсь, что я удивляюсь перемене вашего величества относительно ее». — «Как!» — возразила императрица, — «разве вы забыли историю с Ростопчиным?» Эта история была для меня загадкой, которую мне объяснили, только много лет спустя. Совершенно естественно не знать того, чего мы никогда не думали делать. Графиня Толстая употребила все усилия, какие только были в ее власти, чтобы муж ее вернулся к нам, но не успела в том: он отвечал ей, что императрица Елисавета строго ему то запретила.

Как-то вечером, между 8 и 9 часами, я сидела в своей большой гостиной, наружная дверь которой была открыта. Между колоннами балкона виднелась спокойная, тихая река[242]. Вокруг меня была абсолютная тишина, но сердце мое страдало, и я находила мрачный оттенок в этом спокойствии, которое слишком противоречило с моими чувствами. Муж мой и принцесса Тарант гуляли, дети мои приготовлялись ко сну: я была в полном уединении. Вдруг услыхала я топот лошадей; я вышла на подъезд и увидала императрицу верхом, в сопровождении нескольких конюших. Увидев меня, она пустила лошадь галопом и отвернулась. Сердце у меня сжалось, я облокотилась о колонну и следовала глазами за ее величеством, пока она наконец не скрылась из виду. Я старалась объяснить себе, что во мне происходило: «тебя презирают, тебя обвиняют, тебя, может быть, ненавидят», говорила я себе, «а ты все любишь, как будто бы и ты была любима». Я пристально посмотрела на небо, прося Бога сжалиться надо мной. Слезы облегчили мою сердечную тяжесть.

Двор отправился на коронацию в Москву. Графиня Толстая последовала за ним. Согласно с желанием своей матери, принцесса Тарант получила разрешение съездить навестить ее в Париж. Муж мой в то же время получил полную отставку, по его желанию. Расставшись с г-жей де-Тарант, я сильнее почувствовала всю глубину моих горестей. Она оставила меня 5-го сентября, взяв торжественное обещание с моего мужа привезти меня во Францию. Он это охотно обещал. Здоровье его требовало особенного ухода: ему необходимы были воды. Я также была нездорова: ежедневные и беспрестанно повторяющиеся огорчения, нервные припадки моей бедной матери, естественно беспокоившие меня, окончательно расстроили мое здоровье. Путешествие было мне необходимо, но мысль оставить свою мать была мне слишком тяжела и не позволяла мне думать об отъезде. Муж мой, к которому она питала материнские чувства, а он их вполне заслуживал своими заботами и преданностью, уничтожил все препятствия, убедив ее ехать с нами. Она согласилась, и решено было, что в начале лета 1802 г. мы выедем из России. Эта уверенность ободрила меня: мне необходимо было оставить место моих страданий.

Я переехала в город. Отсутствие принцессы Тарант было для меня очень чувствительно. Двор возвратился из Москвы, а с ним и графиня Толстая. Как-то вечером приехала она ко мне неожиданно, точно с неба упала, и я была столь же удивлена, как и счастлива увидать ее. Поведение ее мужа уничтожило наши прежние отношения: она уже более не приезжала ко мне ежедневно. Граф Толстой изъявил желание, чтобы она принимала, давала балы; он предложил ей пригласить меня, но графиня Толстая хорошо меня знала и отвечала, что я не приму их приглашения. Некоторое время она вся отдалась свету. Однако долго так не могло продолжаться: ее чудная душа нуждалась в других занятиях, более достойных ее. Как-то вечером она приехала ко мне и сказала, что, желая говорить со мной откровенно, она хотела бы быть уверенной, что нас прерывать не будут. Мы уговорились, что на другой день, после обеда, дверь моя будет заперта для всех, кроме нее. Графиня приехала. Мы пошли в мой кабинет, и там она вполне призналась мне в своей сердечной привязанности, в своих прошлых горестях и ошибках. Затем она прибавила: «Вы видели, что ваша нежная забота обо мне, ваша искренняя дружба, не могли порвать чары страсти, но Господь сжалился надо мной в ту самую минуту, когда я была на верху слепого увлечения: виновник его сам уничтожил это чувство. Известие о его женитьбе открыло мне глаза на пропасть, в которую я готова была броситься