Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - [87]

Геройский подвиг одного русского офицера Сакена послужил открытием кровавой брани. Он командовал канонирским судном и, следя за турками, был окружен ими. Лишенный средств к спасению и бегству, он написал адмиралу, чтобы тот не беспокоился на его счет, и что ни он, ни экипаж его ни попадут в руки турок. Через несколько минут после того, когда наступили на него три турецких корабля, он взорвал свою лодку и с нею неприятельские корабли. Императрица могла только наградить щедрою пенсиею вдову его.

Со дня на день с нетерпением ожидали мы курьера от Потемкина. Граф Безбородко шутя уверял, что с такими четырьмя головами, как Нассау, Джонс, Суворов и капитан-паша, трудно сомневаться, чтобы скоро не произошло чего нибудь необычайного. В это время я выпросил у императрицы полковничий чин одному  французскому артиллеристу Прево (Prévôt) и отправил его к Нассау-Зигену. Служа в Голландии, он один только действовал с некоторым успехом против пруссаков. Его изобретательность помогла Нассау-Зигену: он сделал фузеи, наполненные составом, жидким и воспламеняющимся, напоминающим греческий огонь; фузеи эти были с отверстиями, заклепанными воском, с проволоками и острыми крючками. Будучи брошены в неприятельский корабль, они цеплялись за снасти и разливали на судно пламя, которое трудно было потушить. Князь де-Линь, скучая своим бездействием, отправился к Румянцеву, которого авангард прогнал довольно значительный турецкий отряд. Съездив с Румянцевым на рекогносцировку Хотина, мой неутомимый друг возвратился в армию Потемкина.

В тогдашней европейской политике господствовали мелочные козни, неизвестность и тьма. Воронцов писал, что лондонский кабинет возбуждает шведского короля к войне, а Монморен этому не верил; Нолькен, шведский министр, все оставался в дружбе со мною, но был откровенен только с англичанами и пруссаками. Боевой огонь должен был рассеять этот туман, закрывавший взоры политиков. Густав прибыл в Финляндию, подошел к русской границе с 30 000 человек, а эскадра его крейсировала в заливе. Датское правительство объявило шведскому королю, что оно останется нейтральным в том только случае, если русские нападут на Густава; если же сам он начнет войну, то и Дания возьмется за оружие. Но нельзя было долее сомневаться на счет намерений шведского короля. Императрица, впервые испуганная, приказала первым гвардейским батальонам каждого полка готовиться к походу. Эти неприятности были несколько рассеяны приездом курьера с известием о победе, одержанной над турками Джонсом и Нассау-Зигеном. Не сообщали еще подробностей, но говорили, что разбиты три турецких корабля. Скоро узнали мы, под каким предлогом Густав III старался скрыть свое явное нападение. С некоторого времени он нарочно все твердил о воинственном настроении России и навел тревогу на всю Швецию; граф Разумовский, чтобы рассеять эту тревогу, представил шведскому правительству официальную ноту, в которой объяснил причины вооружений, предпринимаемых в России. Объяснив настоящую цель их намерением побороть турок в Архипелаге, он напоминал и приводил все доказательства дружелюбного расположения императрицы к Швеции: Россия недавно помогла Финляндии во время неурожая; будучи поставлена в необходимость вооружить флот, она об этом тотчас же известила шведского короля, также как и монархов других держав, состоявших с нею в дружественных отношениях. Разумовский объявил, что так как король, основываясь на ложных слухах, снаряжал свои сухопутные и морские силы, то императрица вынуждена была принять меры для защиты границ своей империи; что между тем как шведское правительство, по-видимому, доверяется слухам, приписывающим государыне враждебные замыслы, она хочет убедить короля, министров и вообще лица, принимающие участие в правлении, и шведский народ, что она к ним дружелюбно расположена. Она надеется доказать им, что никогда не думала нападать на Швецию, что вооружения ее имеют значение оборонительное, и что она только желает сохранить согласие свое с королем. Густав, связанный конституциею, которая не дозволяла ему начать войну без согласия государственных чинов, хотел, нападая, не иметь вида зачинщика; поэтому нота русского министра не только не успокоила, но раздражила его. По его приказанию, церемониймейстер двора объявил Разумовскому, что, употребив выражения: «лица, участвующие в правлении, и шведский народ». министр заговорил языком прежних русских послов, и что выражение это неприлично теперь, потому что правит король один, и конституция изменена. «Следовательно, — говорилось в шведской ноте, — король, — не полагая, чтобы русский министр был уполномочен своей государынею к такому образу действий, не признает более графа Разумовского в качестве посланника и запрещает своим министрам входить в сношение с ним. Только из уважения в его сану он дает ему восемь дней на сборы к отъезду; по истечении этого срока для него приготовлены будут суда, на которых он может отправиться в Россию». Разумовский, достав с трудом копию с этой ноты, отвечал, что относительно своего отъезда он не может исполнить предписаний короля, потому что не смеет оставить своего поста без приказания государыни.