Записки графа Федора Петровича Толстого - [97]

За Террачиною их встретила смеющаяся природа, игривые, оживленные взоры женщин, подвижные, шутливые, подобострастные приемы простого народа; в Неаполе — улицы, кипящие народом, звуки разных инструментов, шутки, песни, пляска, цветы, раскрытые окна, растворенные балконы, упоительный воздух…

…В Неаполе граф увидался с пенсионерами Михайловым и Орловым; последний при них уехал в Палермо снимать портрет великой княгини Ольги Николаевны, сюрпризом государю. В Палермо находились наши художники Воробьев и Серебряков, к которым император был очень милостиво расположен, в особенности к Воробьеву.

С Михайловым граф и графиня осмотрели Неаполь, его окрестности, Помпею, Геркуланум, лазоревый грот и всходили на Везувий. В выступивших из-под земли городах граф весь проникался их жизнию, утекшею в вечность. Там все говорило понятным ему языком.

Ночью наш путешественник граф Федор Петрович восхищался рдеющим дымом Везувия; днем — темно-синим заливом Средиземного моря с рассыпанными по нем островами, с обнимающей его горой, застроенной домами.

Граф снял несколько видов Неаполя и его окрестностей — карандашом, сепией и водяными красками — с самых живописных точек зрения; некоторые из них приложены к его «Путевым запискам».

Насколько Неаполь произвел на графа поэтическое, светлое впечатление, настолько правительство и народ — противоположное. Он с негодованием рассказывает, как в Неаполе, ожидая императора Николая Павловича, к приезду его чистили, красили, поправляли школы, казармы и прочие общественные места, до того запущенные, что для приведения их в порядок, замечает он, сверх поправок, надобно другое правительство, другое правление и другой народ. Чтобы скрыть от нашего государя нищенство и бедность народа, правительство предписало полиции забрать всех нищенствующих в городе и запереть в отдаленном скрытом здании; там они, битком набитые, полуголодные, валялись вместе — мужчины, женщины и дети. Бедняки взбунтовались и, чтобы освободиться, стали ломать двери и окна. Полиция взяла свои меры, и их усмирили. «Жаль, — добавляет граф, — что неаполитанскому правительству не пришло в голову более глубокомысленное средство: чтобы скрыть от высокого посетителя народную нищету — перетопить бы всех бедняков, — и кончает восклицаниями: — Как грустно, что в таком волшебном крае, в таком восхитительном климате — такое беспутное правительство и такой жалкий народ!»

…Из «Путевых записок» графа Федора Петровича видно, что император своим посещением всполошил весь Неаполь. «Король уже в городе, — пишет граф, — я его еще не видал и никакой охоты нет видеть. Неаполь принял вид военного города; по улицам то и дело проходят полки с барабанным боем и музыкой. К приезду государя собрано до 25 000 войска для маневров».

29 ноября 1845 года Толстые возвратились в Рим. Отдохнувши, они отправились посмотреть приисканную им квартиру, а оттуда обедать к Лепри, где спросили себе отдельную комнату. Когда они кончали обед, к ним вошло около двадцати пяти человек русских художников с бокалами шампанского в руках и поздравили графа и графиню с приездом. Граф, в свою очередь, спросил шампанского и поблагодарил их. Когда графиня уехала от Лепри, художники попросили графа в комнату, известную под названием «комната русских художников». Там собрались все наличные пенсионеры Академии времени вицепрезидентства графа. Он любил их как отец; в доме его они приняты были как дети. Усевшись кругом стола, в излияниях радости свидания и взаимных чувств, в воспоминаниях прошедшего и рассказах житья-бытья настоящего забывали, что они на чужбине. Время текло незаметно в оживленной, задушевной беседе, среди разговоров, шуток и песен. Временами вырывались трогательные выражения привязанности и уважения к графу. Когда разыгрались чувства, кровь юношей зажглась — зазвенели рюмки, зашипело, заискрилось звездочками клико со звездочкой, и пошли тосты и желания, пили даже в честь медальерных и скульптурных произведений графа.

«Этот импровизированный прием, — записано у Федора Петровича, — сделанный для меня нашими пенсионерами, доставил мне столько счастия, сколько никакие почести, никакие награды доставить не могут. Этот вечер я никогда не забуду». Ораторами выражения чувств были Рамазанов и Иордан. После тостов смех, песни, разговоры стали еще горячее. Песни пелись большею частью народные, русские и итальянские. Пирушка кончилась далеко за полночь. Молодые люди на руках донесли графа до кареты, хотели было нести до квартиры, но граф кое-как уговорил их оставить его ехать в экипаже. Они согласились, но толпа отправилась провожать его. Так как в карете не помещалось больше четырех человек, то одни засели с кучером, другие на лошадей, кто на запятки, кто на империал, которым не удалось нигде пристроиться — те шли пешком, и почти все с горевшими факелами в руках и с криками «ура!». Сидя в карете, граф думал: «Будь это в Петербурге, не доехать бы мне до дома, а здесь никто не обращает и внимания».

Пенсионеры проводили графа не только что до его квартиры, но даже и до его комнаты, где он простился с ними совсем растроганный.