Записки графа Федора Петровича Толстого - [95]

Домашние наши спектакли, которые многие находили недурными, рушились по милости наводнения, истребившего все устройство сцены, как и все устройство механизма и электрических аппаратов моего электромеханического увеселительного кабинета, стоившего мне больших трудов, порядочных издержек, а особенно очень долгих размышлений для приискания и изобретения разных механических сил, разных стальных пружин, которые принужден был выпиливать и закаливать сам, так как они мне нужны были для приведения в действие выдуманных мною различных вещей и статуй, удивлявших своими движениями посещавших мой кабинет. Еще труднее было устраивать гальванический, акустический и оптический аппараты, которые мне необходимы были для приведения в действие некоторых предметов моего увеселительного кабинета, сила гальванического тока, или отражения звуков посредством пластинок внутренних сторон цилиндров и конусов разной пропорции, а также и впалых и выпуклых зеркал для отражения предметов. Истребление наводнением всего устройства этого кабинета, над которым в первую зиму по приезде нашем на занимаемую мною тогда квартиру по длинным вечерам я с любовью трудился и которое, кроме трудов и соображений, стоило больших издержек, — меня очень огорчило. У меня в комнатах вода была почти на аршин выше полов и все перепортила.

Государь Николай Павлович, бывши в Москве в свою коронацию, рассматривая послужные списки служащих при Эрмитаже, увидел, что я служу в трех местах, при Эрмитаже, Монетном департаменте и Академии художеств, с лишком двадцать лет, аттестуясь все достойным и получая часто награды перстнями от императриц Елисаветы Алексеевны и Марии Федоровны и от самого государя, оставался при одном и том же чине; тогда он приказал государственному секретарю Александру Семеновичу Шишкову сделать запрос к ведомствам, в которых служу, по каким причинам я не был жалован в чины, законом поставленные за выслугу лет. Из ведомств отвечали: потому что я того не просил. Тогда государь приказал сделать тот же запрос и мне; я отвечал Александру Семеновичу, что полагаю, что жалование в чины производится начальствами по мере заслуг подчиненных. Я исполнял возлагаемые на меня должности с должным рачением и деятельностью честного человека, терпеливо дожидаясь, пока труды мои удостоятся награды, но выпрашивать награды считаю для себя унизительным.

Не знаю, как Александр Семенович доложил государю о моем письме, только 2 августа 1826 года я был пожалован надворным советником, указом, написанным в весьма лестных выражениях для меня, из которых я увидал, что я с лишком двадцать лет служил хорошо как при Эрмитаже, так и при Монетном департаменте и Академии художеств и имею право на чин, законом определенный за двадцатилетнюю службу. Я написал письмо к Александру Семеновичу, в котором выразил мою глубокую благодарность за милость его величества ко мне и потребовал чина, по закону мне принадлежащего. Вскоре по отправлении этого письма Шишкову я получил письмо от Д. Н. Блудова, который меня известил, что государь император всемилостивейше изволил даровать мне старшинство со дня вступления моего на службу при Эрмитаже его величества, с 1806 года, по которому я получу заслуженный мною чин от Сената.

В 1828 году государь император высочайшим указом повелел мне быть вице-президентом Академии художеств, с оставлением при прежних должностях, кроме Монетного двора и учителя медальерного класса Академии художеств, с чем вместе получил я и чин статского советника. Это было сделано государем против желания А. Н. Оленина, который очень хлопотал у министра народного просвещения, к ведомству которого принадлежала тогда Академия художеств, чтобы не назначали вице-президента в Академию, так как по Академии всем распоряжается он сам, то ему никакой помощник и ненадобен. А. Н. Оленин слегка дал это почувствовать и мне, представляя меня как вице-президента правлению Академии и совету. Зная самолюбие нашего президента, его поступок не сделал на меня никакого впечатления. Очень скоро Алексей Николаевич стал заставлять меня занимать его место в правлении, Совете и на экзаменах учебных классов, которые вскоре и совсем поручил мне. По моему предложению был сделан конференц-секретарем Академии художеств Василий Иванович Григорович, на место Лабзина».

Дни графа Ф. П. Толстого на службе вице-президента Академии художеств текли тихо, между занятиями своим образованием и трудами по художеству. Назначенные по воскресным дням вечера не прерывались, по-прежнему бывали у него домашние спектакли, игрались пьесы русские и французские. Любители сценического искусства об исполнении их отзывались с большою похвалой.

Небольшая сцена театра прежде была устроена в его большой зале известным декоратором Большого театра Роллером, впоследствии в одной огромной кладовой, где хранились некоторые формы античных статуй, которые перенесены были в другие кладовые.

Зимой по воскресеньям бывали у них танцы, маскарады и разные забавы[747].

Из «Записок» графа Ф. П. Толстого видно, и в семействе его я слыхала, что, кроме воскресных дней, в которые у него собирались обычные посетители, в 1850-х годах назначен был один день в неделю, в который по вечерам собирались у него молодые художники, отличавшиеся талантами, чтобы вместе рисовать альбомные и другие рисунки, каждый в своем роде. На эти же вечера бывали приглашаемы знакомые литераторы, музыканты и хорошо образованные люди; все они, как и художники, украшали эти вечера своими талантами, одни — чтениями лучших произведений русской литературы и поэзии, другие — музыкой и исполненными интереса разговорами. Таким образом, молодые художники, знакомясь с литературой и музыкой, приобретали понятия, тон и манеры хорошего общества. Все присутствовавшие на этих художественных вечерах, продолжавшихся много лет, сближаясь между собою, образовывали самое приятное и самое полезное общество.