Записки графа Федора Петровича Толстого - [84]

Те же следствия были с некоторыми и другими его алхимическими опытами, в которых он видел результаты своих действий, а я ровно ничего. Все это, как и видимые его действия посредством паров соединения разнородных веществ с металлами, смешения жидкостей, спиртов, настоек, газов и эфиров, Алексеев производил по преданиям древних алхимиков. Он был убежден, что занимается не пустяками, а весьма сурьезным и важным делом, тогда как он тратил время, труды и деньги на несбыточные пустяки. Я с сердечным сожалением смотрел на это заблуждение умного, образованного и прекрасного человека. Воспитанный с самого юного детства стариком-дядею, во всю свою жизнь занимавшимся только одними алхимическими опытами, он, можно сказать, сросся с алхимиею и потому верит ей более, нежели здравому рассудку.

Месяца через три после моего знакомства с Алексеевым я должен был кинуть Петербургскую сторону и переселиться на предложенную мне правлением Академии художеств казенную квартиру[697] которую мне дали по той причине, что медальер академик Шилов, определенный по смерти Леберехта Академиею учителем ее медальерного класса, по несчастию, от совершенного расстройства здоровия не мог уже заниматься учением в классе и потому должен был лишиться места и остаться без всяких средств к жизни с своим семейством. Чтоб пособить ему, я предложил Совету, не дозволит ли он мне вместо него обучать учеников медальерного класса, разумеется, безвозмездно, с тем чтоб не лишать Шилова занимаемого им места и получаемого по оному жалованья. Члены Совета были так добры, что согласились на мое предложение, и я с этого времени слишком четыре года с половиной усердно и рачительно исполнял взятую на себя обязанность.

Незадолго перед этим Ф. Н. Глинка, узнавший от меня об интересном Алексееве, будучи сам порядочно заражен мистикою, очень просил меня познакомить его с Алексеевым, что мне не без труда удалось исполнить.

Дом, назначенный мне для жительства Академиею, построен профессором архитектуры Воронихиным[698] для себя, где он и жил все время до своей кончины. Это — средний из трех деревянных домов, принадлежавших Академии, выходящих на Третью линию. Он невелик по фасаду на улицу и состоит только из четырех окон не очень больших размеров. Над ними большое полукруглое окно верхнего этажа. Боковые фасады, идущие внутрь двора, гораздо больше главного. По линии эти дома соединяются заборами с воротами. Для нас с женою, детьми и сестрою эта квартира очень удобна и хороша. Но для батюшки в ней не было достаточного и покойного размещения, [почему] он нанял на острову же особую квартиру, очень недалеко от нас, куды и переехал с братьями Константином и Александром, который тогда уже был в параличе.

Я своею квартирою очень доволен. У меня внутри всех наших комнат довольно большая высокая — в оба этажа — квадратная с куполообразным потолком мастерская, прекрасно освещенная сверху, где я поместил и свою библиотеку.

У нас всегда по вечерам, каждое воскресение, собираются все наши приятели, состоящие большею частию из молодых, теперь отличающихся поэтов, литераторов и отлично образованных некоторых молодых офицеров Главного штаба, и некоторых гвардейских офицеров, посвящающих свободное от службы время наукам и любящих русскую литературу и художества, и мы проводим эти вечера в чтении и разговорах, самым приятным образом.

С переезду моего в Академию я не мог видеться с Алексеевым более двух с половиною месяцев. Нониче Глинка, сошедшийся очень хорошо с Алексеевым, сказывал мне, что он познакомил его с флигель-атютантом князем А. Б. Голицыным[699], пустым, по-барски образованным человеком, который, не зная первых правил механики и никогда ей не учившийся, вообразил, что отыскал средство, как добиться до устройства машины вечного движения, над чем, разумеется, нельзя было не смеяться. А между тем он сумел войти в такую благосклонность к нашему монарху, что имел право входить к нему в кабинет без доклада, когда он не занят государственными делами с министрами и другими государственными чинами. Надо полагать, что к такому сближению Голицына с царем подало повод мистическое настроение, так сильно здесь распространившееся благодаря врагам чести и истины — магнитским, лабзиным и другим, сумевшим втянуть в мистические бредни некоторых знатных особ обоего пола, даже и самого доброго нашего царя [до того], что приехавшая с Запада прехитрая женщина мадам Крюденер, разыгрывающая роль апостола мистицизма, которая окончательно утвердила в нем это заблуждение, и до того, что все единогласно говорят, что Александр Павлович, стоя на коленах, принимал ее благословение. Правда ли это — откроет история его, когда придет время, что можно будет писать истинную историю императора Александра 1-го, со всеми хорошими и дурными его действиями, как монарха, [так] и человека, переданными потомству [со] строгою верностию с бывшими в его царство событиями.

Ф. Н. Глинка, говоря, что познакомил князя Андрея Борисовича с Алексеевым, рассказал, что Голицын ввел его в кабинет государя и что он очень понравился его величеству, что и не удивительно при уме, познаниях и способности красноречиво говорить этого человека. Алексеев часто бывает у царя, и они иногда очень долго разговаривают. Любопытно было бы послушать эти разговоры. Алексеев представлял некоторые опыты своей алхимической лаборатории к добытию «философского камня» его величеству, которыми он, как говорят, был очень заинтересован и от которых Алексеев, а за ним Андрей Борисович Голицын и даже Ф. Н. Глинка ожидают полного успеха. Можно охотно смотреть из любопытства и даже следить за алхимическими операциями [и] опытами этого очень умного, но, к сожалению, совершенно обвороженного бреднями средних веков [человека], но как им верить незаколдованным людям, не находящимся под влиянием этой науки, я не понимаю.