Записки графа Федора Петровича Толстого - [83]

Пройдя двор, хозяин привел меня к своему дому, маленькому, деревянному, находящемуся у противоположного входным воротам забора, в правой стороне которого отдельно находится обширная химическая лаборатория в полном составе, с плавильными печами, горнами, с паровыми и песочными ваннами, снабженная всеми необходимыми при химических производствах аппаратами, как-то: колбами, ретортами, круглыми бутылками с длинными горлышками разных форм и величины и другими сосудами белого огнепостоянного стекла, тигелями и горшками для плавки металлов, так и разными металлическими снарядами, необходимыми в химических работах[693].

Небольшими сенями в правой стороне одноэтажного, очень небольшого деревянного дома вошли мы одностворчатою дверью, находящеюся в левой стороне посредине сеней, в довольно обширную комнату о трех окнах с белыми кисейными занавесками на фасаде. На стене против окон посредине стоит старинное красного дерева [канапе[694]] с таким же столом, с подушками, обтянутыми волосяною матернею, как и все стулья этой комнаты. По сторонам канапе стоят два довольно большие шкапа с книгами. В одном из них, судя по переплетам с застежками, по большей части священные. В одном углу стоят стенные гирные очень хорошие весьма старинные часы в высоком массивном чехле красного дерева. Над канапе находится большая полка с книгами новейших наших лучших литераторов и поэтов, а у одного окна на столике стоят гусли. В стене направо от канапе — дверь в следующие комнаты. При этой весьма скромной обстановке везде виден порядок и чистота.

Разговор наш, начавшийся еще идучи по двору и продолжавшийся на канапе, как разумеется, сперва о химических занятиях господина Алексеева по его фабрике, а потом и вообще о химии, в которой он выказал очень обширное знание, как и в физике и механике. В этом разговоре он, совсем не зная других языков, кроме русского, показал полное сведение о многих исследованиях и открытиях по этим наукам в Европе, в самое недавнее время появившихся в ученых журналах на иностранных языках, которых в переводах на русский язык, по новизне, не могло еще нигде появиться, что меня чрезвычайно удивило, [и я его спросил, как он мог, не зная иностранных языков, иметь эти сведения об новейших открытиях, появившихся в свет на иностранных языках. И он мне отвечал: «Кто истинно захочет что узнать, тот будет уметь до этого добиться»]

Переходя в разговоре от одного предмета к другому, в суждении о которых он выказывал так много ума и верных определений, коснулись мы и русской литературы, старинной и новой, которую он очень любит, а особливо поэзию, и знает очень хорошо все произведения наших замечательных поэтов.

Я проговорил с этим чрезвычайно интересным человеком, и вместе с тем обладающим даром красноречия, с 8 часов утра до трех часов пополудни, совершенно не заметив этого времени. Мы, кажется, друг другу очень понравились, и он, прощаясь со мною, просил меня посещать его и [сказал,] что он будет всегда рад моему приходу, что я с большим [удовольствием] обещал исполнять[695].

Пришед домой, мысли мои были беспрерывно заняты новым, так любопытным знакомым и всем, что у него видел и от него слышал.

На этой же неделе я уже был два раза у Алексеева и с таким же наслаждением проводил с ним время. Разговоры его обо всем делаются час от часу интереснее. Этот человек прекрасных правил, держась православия, очень набожен, но весьма благоразумно, и в нем нету никакого ханжества, а заметна небольшая наклонность к мистицизму. Он весьма интересно и любопытно выводит из писаний некоторых церковных книг законы химии и физики. Таинственность, с которою он занимается своими химическими работами, и совершенное его убеждение о влиянии планет и созвездий не только на Землю как все планеты между собою, но и на судьбы людей, наводят меня на подозрение, что Алексеев занимается не одною чистою химиею. А как он предложил мне быть в его лаборатории во время его работ, то я узнаю, справедливы ли мои подозрения.

Недели через три, в которые я почти всякой день был у Алексеева, подозрения мои оправдались — он совершенно верит в алхимию и убежден в возможности посредством ее добиться до открытия философского камня[696]. Не понимаю, как такой умный, образованный и рассудительный человек, как Алексеев, в девятнадцатом веке может верить бредням средних веков. А он верит, и верит от души. Много он говорил мне о своей любимой науке, в которой я ничего понять не мог, [о том,] как алхимики в своих операциях соединяют вместе химию и физику, [о] влиянии планет и созвездий, и даже [о вере во] влияние некоторых таинственных слов. Нельзя не сожалеть, что такой умный, образованный и деятельный человек, так здраво о всем судящий, может до того заблуждаться, что верит в такую явную бессмыслицу.

Я довольно часто посещаю Алексеева и всегда с удовольствием провожу с ним время. Побуждаемый любопытством, бываю часто при алхимических его операциях, в которые, разумеется что не верю [и в которых] не могу ничего понять, хотя и получаю точные объяснения.

Вчера и третьего дни вечером я пробыл у Алексеева до второго часу по полуночи, наблюдая, как он собирал в какую-то жидкость в колбе белого стекла лучи Луны во время полнолуния и был очень доволен этою операциею, по окончании которой, показывая мне колбу с жидкостью, в которую он собирал лунные лучи, говорил, что в ней находится полное количество этих лучей. Как он их мог там видеть, не знаю, потому что жидкость эта, как оно и быть должно, оставалась совершенно тою же, как была и до операции.