Записки графа Федора Петровича Толстого - [25]

В это время в Ошмянах по утрам я должен был читать вслух псалтырь[216] или святцы[217] старухе графине Апраксиной, тетушке Марии Алексеевны; кроме этих несносных для меня нескольких часов я занимался рисованием, которое очень любил, а более всего и по утру, и после обеда главною моею страстию — верховою ездою. Я уже ездил хорошо, сидел чрезвычайно крепко на коне и знал все правила верховой езды, так что главный берейтор полка употреблял меня при обучении горских диких лошадей, которыми были снабжаемы при императрице все полки легкой кавалерии. Приводимые ремонтерами[218] лошади долго гонялись на корде[219] и приучались к седлу, а потом уже сажали на них человека, продолжая гонять на корде, пока не перестанет беситься и стараться сбросить с себя ездока. А [так] как в полках знают все привычки горских лошадей, то по этим привычкам их и обучают. Когда горская лошадь приручена уже к седлу, сажают на нее хорошего ездока из солдат и начинают гонять на корде; желая сбить с себя седока, она начинает яростно беситься, становиться на дыбы и делать лансады[220] брыкать и бить передними и задними ногами, бросаться в стороны или, остановясь, упершись передними ногами и стоя так несколько секунд, как вкопанная, вдруг делает сильный прыжок и сверху ударится всеми четырьмя ногами так сильно о землю, что весьма трудно удержаться в седле. Случается иногда, что от этого прыжка лопаются подпруги, и седок вместе с седлом сбрасывается наземь. Стараются, чтобы лошадь с первого разу не сбросила ездока, после чего она становится тише, а после второй неудачной попытки сбросить ездока она уже перестает совсем беситься; а [так] как известно, что легкого ездока всякой лошади гораздо труднее сбить, чем тяжелого, то берейтор при обучении горских лошадей Петра Александровича сажал меня на седло объезжаемой лошади. Зная мою ловкость, умение крепко держаться на лошади и мою смелость, он рассчитывал на мою легкость, что и оправдалось, потому что я при этих выезжаниях ни разу не был выбит из седла. А падал я с лошади много раз, и на скаку во весь карьер падал вместе с лошадью, но всегда так счастливо, что ни разу не ушибался серьезно, чему пособляло мне много врожденная ловкость ко всем гимнастическим упражнениям. Не раз случалось мне, что лошадь, взбесясь, вставая на дыбы, не удержав екилибра[221], со мною опрокидывалась назад, и я почти инстинктивно бросался во время ее падения в сторону, и раз только нога моя попала под лошадь и довольно больно придавила пальцы ноги. Два раза я был с лошадью во рву, но тоже счастливо, [так] что нисколько не ушибся. Берейтор, когда он учил кадет, приписываемых к полкам (это почти то же, что теперь юнкера — молодые недостаточные дворяне[222], не воспитанные в корпусах, а желавшие служить в военной службе, вступали в полки кадетами с семнадцатилетнего возраста и более, где обучались военной службе и через положенное число лет и по способности получали офицерские чины. Они носили офицерские мундиры, только без эполет, и на саблях не имели офицерских темляков), брал всегда и меня с собою и, разъезжая с нами по полям, заставлял нас переганивать друг друга, и когда встречались заборы, каменья, рвы — перепрыгивать их. Когда приказывал он нам, увидя впереди канаву, ров или ручей, перепрыгнуть их, то обыкновенно все наперед подъезжали к этому рву, канавке или ручейку, чтобы убедиться, в состоянии ли его лошадь перепрыгнуть его или нет, и потом уже пускались прыгать. А я так никогда этого не делал, а когда только берейтор покажет на то, что надо перескочить, я, перекрестясь, в ту же минуту пускался во весь карьер к назначенному рву, канавке или ручейку и перескакивал; и за это не раз я попадал в ров вместе с лошадью, но так счастливо, что ни разу не ушибался сильно, скоро вскакивал на ноги, пособлял вставать и лошади, выводил ее из рва, садился на нее и ехал вместе со всеми. Этому счастью пособляло много то, что я был очень способен к вольтижировке[223] и необыкновенно легко прыгал, и при подобных случаях или когда лошадь подо мною взбесится. Я не пугался и не терял присутствия духа, а, увидя, что лошадь не в состоянии перепрыгнуть и должна упасть в ров, я бросался с нее в ров [в] противную сторону ее падения и старался попасть на ноги, и попасть под лошадь уже никак не мог, что не могло обойтись без весьма сильного ушиба, если не самой смерти.

В войну с французами в 1807 году[224] брат мой Константин Петрович был в десанте на одном корабле с полковником конного полка, бывшим берейтором в Пскопском драгунском полку. Узнав фамилию брата, [тот] спрашивал его, не знает ли он, не родня ли ему молоденькой по двенадцатому году граф Толстой, бывший в последнюю польскую конфедерацию в Пскопском драгунском полку с дядею Петром Александровичем Толстым, командовавшим этим полком. Узнав, что я его родной брат, он очень интересовался знать все обо мне, потому что он очень любил меня. Он говорил брату о необыкновенной моей смелости на коне и что я, несмотря на такие молодые лета, уже ездил верхом как хороший ездок, рассказывал брату все мои проделки на лошадях, рассказывал и то, что я на лошади, перекрестясь, пускался, не задумываясь, на все, что он приказывал, и на что большие и давно в полку служащие кадеты никак не решались. Он говорил брату, что меня назвали в полку «головорезом на коне».