Записки горного стрелка - [4]

После построения, я подозвал командиров отделений и показал им общий план позиции. Раздал каждому план секторов обстрела для их отделений.

— Всем всё понятно?

— Да, товарищ командир.

— Быстро и тихо занять позиции. Проверить на месте расположение каждого стрелка. По исполнению — доложить.

Взвод рассыпался по склону, зазвучали удары МСЛ по камням, начали создавать ячейки. А мы с Кравцовым отошли к костру.

— Давно взводом командуешь?

— Третью неделю. Я — студент–нефтяник из Баку. В Тбилиси закончил курсы командиров.

— Понятно. Попей чайку. Что так долго поднимались?

— Две лошади расковались, захромали, пришлось перевьючивать.

— Эти вещи проверяются перед маршем. Иначе провалите марш. Будете находиться на правом фланге, помогать сержанту Найтову. Командовать будет он. У него опыта побольше, а Вы пока поучитесь у него. Без обид?

— Конечно! Я в бою ещё не был.

— Вот и славненько.

Подоспели они вовремя. К немцам подошли танки. 4 штуки, 'тройки'. Я прошёлся вдоль линии обороны, кое–кого передвинул с учётом возможного артобстрела, прикрыв их валунами и объяснив, как действовать и когда выдвигаться на основную позицию. Большинство людей готовилось принимать свой первый в жизни бой. Подносчики разносили противотанковые гранаты и бутылки КС. Зная историю боёв за перевалы, я всерьёз рассчитывал ослабить давление на действительно танкоопасных направлениях, где лишь мужество наших бойцов позволило предотвратить прорыв немцев через них. Здесь, на Клухоре, их танки заведомо не могли спуститься вниз. Дорога разрушена, и с 16 года не использовалась. Притягивая сюда силы 49 горнострелкового корпуса немцев, мы бы решили, в первую очередь, проблему прорывов на других участках. Вслед за взводом Кравцова, подошли радисты, и у нас появилась связь с полком и дивизией. Полковник Евстигнеев, командир 9 ГСД, вышел на связь и запросил обстановку. В ответной радиограмме мы дали её, состояние дороги, и что считаем это направление нетанкоопасным. Тем не менее, противник совершает ошибку, накапливая здесь именно танковые силы. Постараемся связать их боем, но имеем мало противотанковых средств, взрывчатки, мин и другого саперного обеспечения. Через полчаса пришёл ответ: 'Штаб фронта приказал имеющимися средствами полностью блокировать дорогу. Возможности выделить дополнительные средства не имеем'. Тем временем облачность поднялась, позиции противника стали видны, как на ладони. Матвеев, который вел наблюдение, отметил уход трех групп противника: две пошли обходить нас справа, одна — слева. А альпинистов у меня — 4 человека. Пришлось ослабить фронт, но перебросить 4 человека держать плато слева и 5 человек на Клухор–баши. Через час с Клухор–баши началась стрельба. Связи с группой не было, но через полчаса огонь прекратился. Немцы, поняв, что их план провалился, атаковали нас в лоб. Когда танки вошли в сектор, я подорвал карниз. Два танка засыпало, один остался перед обвалом, ещё один за ним. Танк не стрелял, башня была повернута в сторону. Из него выскочило несколько человек, которых срезали выстрелами. Пять бойцов и я рванулись к нему. Несколько крупных камней попало по башне, наводчика убило самопроизвольно выстрелившим орудием. Его труп лежал внутри с разбитым лицом. Я сел в танк на место механика и погнал его по тропе к нам. К сожалению, башня соскочила с погона, и использовать танк не было возможности. Тем не менее, это здорово воодушевило бойцов.

После завала характер боёв изменился. Немцы создали наблюдательный пункт на горе Чотча, и оттуда корректировали огонь гаубичной батареи. Оставив небольшой заслон, немцы прекратили атаки, но методично обстреливали перевал и минировали подступы к своим позициям. Всякий интерес к нему они потеряли. Из штаба полка пришёл приказ группе альпинистов спуститься с перевала. Я пошёл с ними.

Глава II

Штаб полка находился в Южном приюте, топать довольно далеко, но одну из лошадей выдавали непосредственно группе, поэтому снаряжение завьючили на неё. Её вёл в поводу Валерий, который лишь изредка останавливался, чтобы скрутить очередную самокрутку. Часам к девяти вечера, уже в темноте, дошли до приюта. Майор Гришин уставился на меня, как баран на новые ворота. Я попросил вызвать начальника Особого отдела. Вошёл немолодой капитан с характерными чертами местного жителя Кавказа, либо адыг, либо ларец. Ему я предъявил своё удостоверение личности, но не в присутствии всех, а у него в палатке. Он долго вчитывался в документ, но ничего не понял.

— У Вас здесь ошибка на ошибке сидит, и ошибкой погоняет! — проворчал он.

— Вы не могли бы сообщить об этих ошибках начальнику Особого Отдела фронта, минуя непосредственное руководство. Или, отвезти меня к нему.

Он сидел и несколько минут думал. Взялся за трубку, снял её и положил обратно.

— Давайте, мы пройдём к нашим вещам, я Вам ещё кое‑что покажу.

С этим он согласился. При свете моего фонарика, я показал ему ПК и СВД, и год выпуска оружия. Тут до него дошло!

— Что ж Вы всё тут бросили, немедленно несите это ко мне! Давайте я Вам помогу.

Совсем другой разговор. Спустя некоторое время, мы, уже вшестером, но на лошадях, двинулись вниз в Сухум. По дороге нам навстречу попалась машина, которая затормозила возле нас. Из неё выскочил лейтенант в фуражке с малиновым околышем. О чём‑то пошептался с капитаном. После этого тот отвёл отца в сторону и начал шептаться с ним. После этого Валера забрал всех коней и поехал с ними обратно, 'шахматисту', как его называли в группе из‑за разряда по шахматам, не повезло. Всех посадили в кузов, меня в кабину. По дороге лейтенант ни о чём не разговаривал. Я клевал носом и лишь время от времени поглядывал на дорогу. Наконец правый поворот с видом на море, КПП, лейтенант предъявил документы, нас пропустили без проверки. Привезли в школу на улице Фрунзе. Там находился Особый отдел 46 армии. Начался самый обыкновенный допрос, который длился несколько дней и ночей. На вопросы, не связанные с моим пребыванием на подчинённой армии территории, я отвечать отказался. Только о том, что я делал эти пять дней на Клухоре. Это могли подтвердить люди, участвовавшие в боях. О происхождении 'вещественных доказательств', чем стало моё оружие и снаряжение, я отвечать отказался. Только потребовал передать в Москву с пометкой 'воздух' информацию об этом. Из воспоминаний наших генералов, мне было известно, что такие сообщения шли только к НЕМУ. То, что я знаю этот 'государственный секрет' окончательно испортило мои отношения со следователем, и он попытался меня ударить, наивный индеец. Оказался прижатым к собственному столу, с рукой взятой на болевой.