Записки герцога Лозена - [2]

Явившись перед революционным трибуналом, он совершенно спокойно, даже с улыбкой, выслушал свой смертный приговор. Весь день он был тоже спокоен и ровен, так же как и на следующее утро; он спал и ел хорошо, как всегда. Лицо его нисколько не изменилось и оставалось бесстрастным и холодным до самого конца. Когда к нему вошел палач, он только что начал дюжину устриц. «Гражданин, — сказал он, — позвольте мне докончить эту дюжину, — и, подавая ему стакан вина, добавил: — выпейте этого вина, так как вам необходимо запастись мужеством при вашем ремесле», — и затем совершенно спокойно пошел на казнь. Он умер 1 января 1794 г. от руки палача, все таким же республиканцем, каким был всю свою жизнь, не осуждая ни единым словом ту новую, созидающую силу, жертвой которой он пал и не выражая никакого сожаления по поводу гибели царствующего дома, хотя некоторые современники и приписывали ему громкую фразу, будто сказанную им в защиту последнего.

В последние годы своей жизни Бирон не раз выказывал поползновение помириться со своей женой, достоинства которой он оценил только после того, как остепенился сам, но их разделяли теперь уже не только личные счеты, но и политические воззрения, так как жена его была до конца своей жизни ярой монархисткой и не могла примириться с образом мыслей своего мужа. Она окончила свою жизнь тоже на эшафоте, шесть месяцев спустя после смерти мужа, причем, говорят, произошла роковая ошибка, благодаря которой ее имя было случайно внесено в обвинительный акт, составленный уже заранее для многих.

I. 1744–1777

Личные воспоминания. — Герцог Гонто. — Отец Лозена и маркиза Помпадур. — Детство Лозена. — Его семья. — Шоазели. — Увлечения молодости. — Мадам д'Эспарбель и графиня де Стэнвиль. — Женитьба Лозена. — Разные приключения. — Леди Бенбюро.

В жизни моей было так много странных приключений, с самого детства я был свидетелем стольких важных событий, что считаю себя вправе оставить после себя мемуары для близких мне людей. Написаны они мною исключительно для них, так как потребовалась бы еще самая тщательная обработка, раньше чем они могли бы сделаться достоянием читающей публики. Я буду придерживаться только одной правды и в моем повествовании я часто буду возвращаться к одному и тому же предмету, не соблюдая постепенности, как я никогда не соблюдал ее и в моем поведении; я попеременно буду являться в них фатом, игроком, человеком политики, военным, охотником, философом, а часто — и тем, и другим — вместе.

Прежде всего, я должен сказать несколько слов своим читателям о моем отце, герцоге де Гонто. Это был в высшей степени честный, добрый и сострадательный человек, на которого вполне можно было положиться. Он не отличался большим умом или образованием, но обладал здравым смыслом, неподкупностью и в совершенстве знал все правила светских приличий и придворного этикета. Благодаря его выдержанности, его благородной и приятной манере говорить, его природной веселости и отвращению к интригам — его все любили и уважали. Довольно серьезная рана, полученная им в сражении при Эттингене, дала ему возможность выйти в отставку. В чине генерал-лейтенанта он пристроился ко двору и сделался близким другом мадам де Шатору, а следовательно, находился в постоянном общении с королем. Многочисленные услуги, оказанные им своему другу в болезни, от которой она потом и умерла, еще более расположили к нему короля. С мадам де Помпадур он сумел войти в такие же дружеские отношения, как и с ее предшественницей. Своим положением при дворе, он, однако, пользовался только для того, чтобы делать добро другим, и я положительно не встречал никогда людей, у которых было бы так мало врагов, как у моего отца.

Первые годы моей жизни протекли, таким образом, при дворе — я вырос почти на руках мадам де Помпадур. Не зная, где бы найти мне подходящего гувернера, отец мой решил взять для этой цели лакея моей покойной матери, умевшего читать и писать довольно прилично; чтобы придать ему более важности, его стали величать после этого камердинером. Впрочем, кроме того, ко мне пригласили еще всевозможных учителей, бывших тогда в моде, но мой воспитатель — его звали мосье Рох, — не был в состоянии руководить их занятиями или дать возможность извлечь пользу из их уроков.

Он ограничился тем, что выучил меня писать и научил меня читать громко и бегло, что в те времена считалось еще редкостью во Франции. Эти таланты способствовали потом тому, что я сделался почти необходим мадам де Помпадур, которая постоянно заставляла меня читать ей или писать за нее, а также иногда за короля. Мы стали после этого посещать чаще Версаль и я еще более забросил свои занятия. Впрочем, детство мое проходило так же, как у всех моих сверстников одного со мной положения — в свете нас одевали роскошно напоказ, а дома мы голодали и ходили чуть не голыми. Двенадцати лет отроду я уже поступил в гвардейский полк, причем король обещал мне скорое повышение и я уже знал, что обладаю огромным состоянием и мне предстоит самая блестящая карьера, без всякого старания с моей стороны.

Граф де Стэнвиль и мой отец женились на двух родных сестрах (моя мать была старшая и умерла при моем рождении) и это способствовало их сближению между собой. Дружеские отношения моего отца к мадам де Помпадур дали ему возможность выхлопотать своему свояку место посланника сначала в Риме, потом в Вене, затем он добился для него титула герцога Шоазеля и сделал его министром иностранных дел; благодаря своему уму и многочисленным талантам, он быстро завоевал себе симпатии маркиза, а вслед затем и расположение короля. У герцога Шоазеля была сестра в Ремиремонте; состояния у нее никакого не было и она пользовалась доходами с церковного имущества. Она обладала чисто мужским складом характера и была способна совершить великие подвиги или затевать великие интриги; брат взял ее к себе. Она была некрасива, но это не мешало ей нравиться всем и ее смело можно было назвать обаятельной женщиной. Она в скором времени приобрела огромное влияние на брата, но, чтобы придать себе еще больше веса и отклонить какие бы то ни было подозрения на свой счет, она решила выйти замуж, но так, чтобы ни в чем не стеснять себя и не зависеть от мужа. Выбор ее пал на герцога Граммона, человека бесхарактерного и жившего уже несколько лет вдали от света, в небольшом домике, близ Парижа, где он и проводил свое время среди музыкантов и девиц легкого поведения. Все это как нельзя более подходило в данном случае, так при первом признаке неповиновения со стороны герцога Граммона, его легко можно было выслать опять на прежнее место; отец мой принял горячее участие в этом деле, способствовал тому, что Граммону разрешили жить в Париже, что ему было раньше запрещено, и свадьба эта состоялась.