Записки гарибальдийца - [25]

Я вышел на поле, и передо мной открылась живописная картина. На светло-голубом ясном небе вырисовывалась ярко освещенная розовым светом арка. Низ ее скрывался в белом дыму, в котором мелькали какие-то тени. Окрестность вся была покрыта густым белым дымом. Порой граната разрывалась в воздухе и усыпала землю огненными брызгами. Картечь с визгом неслась по самому шоссе. Из соседней казармы выбежал батальон в красных рубашках, и заряжая на ходу ружья, беглым шагом подвигался к арке. Полковник Порчелли, на гнедом маленьком жеребце, в белом плаще и с саблей наголо, ехал перед солдатами и ободрял их.

– Кажется, тепленький будет сегодня денек, – сказал он, подъехав ко мне. – А вы должны быть особенно благодарны им, за то что они дали вам время устроить все эти истории. Посмотрим ваши фортификационные способности! Ну, вперед ребята! – продолжал он, обращаясь к солдатам, и поскакал, шутливо салютуя мне саблей.

Его расторопности и храбрости мы много обязаны успехами этого дня, и я долгом считаю передать о нем то немногое, что знаю сам. Порчелли родом араб, но родился в Сицилии и принимал деятельное участие в делах острова в 1848 г. В реляциях этого года встречается часто: Porcelli benchè Arabо giura di morire per la causa del popolo (Порчелли, хотя араб, клянется умереть за народное дело), или же: «Porcelli, benchè Arabo, bene merito della gloriosa impresa (Порчелли, хотя араб, но оказавший важные услуги славному предприятию и пр.). В юности он занимался литературой; слушал курс математики и военных наук. Жил долгое время в Англии. После 48-го года он был полковником египетской артиллерии.

Ближе к арке, дорога всё становилась опаснее. Ядра летали всё чаще и чаще. Пули, как рой мух, жужжали в воздухе. Я сошел с поля и пошел узкой тропинкой, тянувшейся вдоль его. На светлом фоне рисовалась сутуловатая фигура Мильбица в красной рубахе, без пояса и с саблей без портупеи в руке. Его седая бородка серебрилась, и очки блестели как алмазы. Он распоряжался у пушек. Рота солдат, цепью в один ряд, была расставлена за траншеей на дворе домика, где совершилась покупка хвороста, о которой я говорил выше; человек до ста стрелков, присев за каменной оградой, поддерживали батальный огонь. Прикрытый этим же домом, стоял в боевом порядке полуэскадрон гусар и гвидов. Наши шестифунтовые пушчонки вели себя очень исправно. После каждых двух выстрелов, их обливали водою, и не переставали поддерживать огонь. На Сант-Анджело еще до рассвета началась атака; скоро и у амфитеатра загремели пушки. Биксио, командовавший 2-й линией, прислал известить, что Маддалони также атаковано многочисленной колонной бурбонцев.

В нашу батарею ядра не попадали, но зато вся дорога по сторонам ее была усыпана картечью, и пули сыпались проливным дождем. По всему можно было заключить, что против нас батарея сильного калибра. Ветра не было, и дым стлался по земле, не давая ничего разглядеть впереди. Минутами видны были колонны королевских солдат, а несколько подалее виднелась и кавалерия. Штыки и сабли блестели на солнце. Становилось жарче и жарче, запах пороха и жженого масла не давал дышать свободно. Вонючий дым фитилей резал нос и горло. Мильбиц поминутно подбегал к амбразуре со своим биноклем. Несколько стрелков рассыпались между деревьями. При пушках не было порядочной прислуги, но подоспевшие офицеры, – один старый пьемонтец, другой только что выпущенный из неаполитанской артиллерийской школы, – управлялись прекрасно. После одного выстрела, направленного старым артиллеристом, неприятель не отвечал несколько минуть. Дым несколько рассеялся. Королевские колонны приметно поредели. Из окон кашины «della Paglia» раздавались постоянные выстрелы. Командир Погам взобрался на крышу с биноклем и оттуда командовал. Между тем подоспел тосканский полк Маленкини. Наши пушки делали свое дело.

Мильбиц велел собирать охотников на штыки. Позвали трубача, но тот с трудом мог извлечь несколько нестройных звуков из своего инструмента: от жара или от страху, у него пересохло в горле. Едва показалось наше знамя, неприятель отсалютовал ему страшным залпом. Во дворе за оградой построился батальон, и полковник Порчелли повел его на штыки. С криком Savoia![107] бросились они вперед. Несколько человек повалилось тут же. Бомбардировка смолкла. В амбразуру ясно можно было видеть сильное движение между атакующими. Скоро они побежали. Им вслед выстрелили картечью, но скоро должны были прекратить пальбу, потому что и наши показались на дороге.

Несколько минут раздавался гул ружейной перестрелки, но и тот скоро стих; неприятель рассыпался между деревьями. Батальон наш возвращался с атаки, неся на штыках шапки бурбонских солдат и другие трофеи подобного рода. Впереди шли два бурбонские артиллериста: один гладко выстриженный, черный, без шапки; голова его была прорублена, и всё лицо облито кровью; он едва передвигал ноги. Другой, рыжий, с усами и бакенбардами, не был ранен. Он смотрел по сторонам с испугом и бессмысленно лепетал невнятные слова. Обоих вели под руки, и оба в этом очень нуждались, потому что и не раненый тоже едва держался на ногах; он был пьян мертвецки. За ними человек двенадцать тащили 16-ти фунтовое нарезное орудие, в которое была впряжена верховая лошадь. На батарее пленные были встречены торжественными свистками, и нужно было очень деятельное вмешательство офицеров, чтобы прекратить эту отвратительную сцену. Из храброго батальона не досчитались многих. Многие наскоро перевязывали свежие раны. Пушку не без труда вытащили на шоссе позади батареи. Вся верхняя часть дула была взборождена картечью и забрызгана кровью; над затравкой – уродливая масса мозга, крови и волос: старый пьемонтец целил метко.