Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая - [297]

Такие препятствия разохотили бы всякого другого, но Скасси они устрашить не могли. Недостаток в настоящих успехах начал он заменять вымышленными, удвоил, утроил в себе бесстыдство и более нежели когда пустился лгать. Ни разу не ступал он ногою за Кубань, а в донесениях своих министерству он успел уже в каком-то Пшаде, которого от роду не бывало, заключить торговый договор с Абазинцами, и господин Тет-Бу-де-Мариньи, французский вице-консул в Феодосии и приятель его, в четырех литографированных рисунках успел уже передать потомству знаменитые его подвиги: появление его между горцами, совещания с старейшинами, заключение этого Пшадского трактата и, наконец, первую мену товаров.

Хотя мы много совести и не полагаем в г. Скасси, но верно иногда ему было совестно и смешно, видя, как легко ему дурачить русских. Его смелость, его наглость возрастали с легковерием министерства. Впрочем и мудрено было дознаться до правды. Кто мог изобличать его? Кому бы пришла охота ехать во внутрь Кавказа с тем только единственно, чтобы допросить, знают ли там еще Скасси? Завеса гор, пропастей и дебрей и поднесь еще скрывает истину.

Можно было только судить по одним последствиям. Его спросили, на конец: да где же эта торговля, эта обещанная прибыль, эта доверенность черкесов, эти связи? Тогда он начал извиняться недостатком способов, ему данных, обвинять слишком строгие меры, принимаемые командующим в Грузии генералом Ермоловым против горских народов, и самое удаление больших городов, в которых торговля, роскошь и все наслаждения образованной жизни могли бы прельщать и привлекать сих дикарей. И на сей конец решился он предложить учреждение нового порта в Керчи.

Он вспомнил, что земляк его Рибас был отцом Одессы и что только перемена царствования и обстоятельств не допустила его собрать плоды его стараний. Разгорелись в нём честолюбие и жадность к интересу. Миллионы во сне ему начали сниться: он видел, как они уже отдаются в его распоряжение; он видел себя первым градоначальником по предложению его созидаемого города. С тех пор интрига его, происки имели уже постоянную цель.

К достижению её ему нужно было орудие. В Новороссийских губерниях начальствовал тогда граф Ланжерон, земляк, родственник дюка де-Ришелье, приятель его и товарищ в счастье и несчастье. По всем сим уважениям избран он был его приемником; но не в одну форму природа вылила сих людей. С тех пор, как свет стоит, неосновательнее графа Ланжерона еще ничего видно не было. Добрый и честный человек, храбрый на войне, приятный в обществе, любезный балагур, француз по превосходству, он создан был для того, чтобы находиться посланником при каком-нибудь маленьком немецком или итальянском дворе, или управлять где-нибудь придворным театром. Революционною бурею выброшенный из своего отечества, он беззаботно и весело прожил век в чужой земле и дослужился у нас до высокого чина и голубой ленты. Дожив почти до семидесяти лет, он всё сохранил легкий тон Версальского царедворца, остался двадцатилетним французским полковником: и пишет куплеты, и говорить каламбуры. Нашли, что он не годится командовать корпусом и дали ему в управление край, который обширностью своею может почитаться целым королевством. Такой человек был находка для Скасси.

Во-первых, будучи творением дюка-де-Ришелье, он имел наследственное право на покровительство и приязнь графа Ланжерона. Сим пользуясь, без церемонии предложил он ему способствовал учреждению в Керчи центрального порта, и себя градоначальником. Чтобы более интересовать его в сем деле, купил он для него за бесценок, в 25 верстах от Керчи, маленькую оседлость, небольшое поместье Тибичик, с небольшим при нём соляным озером, и виноградный сад подле Еникале, расписал самими блестящими красками будущую торговлю с черкесами посредством нового Керченского порта, и наконец убедил его тем, что учреждение порта будет делаться под руководством и распоряжениями его, графа Ланжерона, что вся честь и слава от того к нему отнесется, а в удел Скасси останутся труды, и что, имея уже в своем заведовании Одессу, потом Керчь, это послужит поводом к подчинению ему остальных двух новороссийских портовых городов. «Ma foi, c’est charmant, mon cher Scassi!» воскликнул Ланжерон, и начал действовать.

В Петербурге его не очень слушались, особенно же сие дело встретило большие затруднения. Все министры, исключая графа Нессельроде, упорно тому противились, более же всех скупой и вместе с тем нерассчетливый министр Финансов Гурьев. К тому же, пользуясь тишиной, в Европе воцарившейся, и путешествуя в продолжение последних годов по отдаленнейшим сторонам своей империи, покойный Государь, равно как и великие князья, братья его, удостоили и Керчь своим посещением. Взгляд на сей город не имеет ничего привлекательного: народонаселения вокруг его мало, всё представляет развалины, могилы и запустение, и он им отменно не понравился. Жители Феодосии и Таганрога, проведав об умыслах Скасси и ожидая от них для себя самых вредных последствий послали своих депутатов и, своей стороны, всеми мерами старались отвратить правительство от предлагаемых перемен. Препятствия со всех сторон возрастали.