Записки фельдшера - [16]

Мы торопливо миновали эту свалку комнатного масштаба и оказались во второй, видимо, жилой, комнате.

— Ох, мать твою ж… — донеслось глухо из-под ладони, которой Костя закрывал себе рот и нос с тех пор, как мы сюда вошли.

Да, действительно…

Мы периодически, с частотой раз в неделю, оказывались в милицейском приемнике-распределителе, куда нас вызывали к болеющим «пятнадцатисуточникам», но и там, кажется, такого не было. Стены были голыми, без намека на обои — впрочем, большое обгорелое пятно на одной из них говорило, что обои когда-то были и судьба их незавидна, паркет на полу вздулся и торчал в разные стороны, окна были настолько грязными, что разглядеть улицу сквозь них было невозможно. Впрочем, пустой комната не казалась, потому что почти полностью была завалена порожними водочными бутылками, где-то — заботливо поставленными в рядок, где-то — просто беспорядочно разбросанными вперемежку с объедками. Вонь… Боже мой, она приняла просто невыносимый характер, в который вплетались ароматы помойки, выгребной ямы, немытых тел, многодневного перегара, нестираной одежды, застарелой мочи, прелой материи и кто знает чего еще. Дышать стало невозможно даже ртом. Я проследил за Костиным сумасшедшим взглядом и содрогнулся. Да, я был прав, санузел не работал, и обитатели справляли нужду, в том числе — и большую, прямо в этой комнате, у дальней стены. Кучки громоздились одна на одну, в некоторых торчали окурки сигарет. Ну, чтобы далеко не ходить… Без удивления я почувствовал, как к горлу подкатил комок.

Вызвавший нас мужчина, икая, остановился у единственного предмета мебели в этой комнате — продавленного и засаленного до потери натурального цвета дивана, на котором (я снова почувствовал тошноту и даже кисловатый привкус желудочного сока в глотке — настолько подкатило) ворочалось нечто, полностью измазанное в экскрементах, в рваном халате, кое-как стянутом на худом животе кокетливым кожаным пояском (явной найденным на улице). Судя по всему, это была женщина, хотя сказать с уверенностью было нельзя — слишком уж искалечили ее облик многолетние возлияния. Она глухо стонала, непрерывно суча тощими, с торчащими и кажущимися нелепо большими коленными суставами, ногами. Мухи, прочно обосновавшиеся в этой комнате в количестве, в разы превышающем допустимое, окружали ее жужжащей аурой, периодически взлетая и вновь садясь на грязную кожу и изгаженную ткань халата.

— И сказал Господь — плодитесь и размножайтесь, — произнес Костя, останавливаясь и смотря дикими глазами на открывшуюся нам картину. — Что же вы творите, люди?

— Ну… эт… плохо вот… человеку, — подумав, ответствовал нам вызывающий. — Над… эт… лечить… типа…

«Лечить»? Я смотрел на него, как на внезапно заговоривший стул. Как можно вылечить ТАКОЕ? Тем более — силами службы догоспитального этапа?

— Нас-то зачем вызвал?

— Э?

Видно было, что тошнит не только меня, — напарник мой несколько раз дернул кадыком, прежде чем заговорить снова:

— Вызвал зачем, спрашиваю? От «Скорой» тебе какая помощь нужна?

— Ну, тык… — Вопрос был не из легких, и мужчина дал нам это понять, застыв, как минимум, на полминуты в сложных раздумьях. — Не спит же… стонет… над чё-т… делать, э?

Словно в подтверждение его слов женщина громко замычала, закопошилась и издала звук, который ну никак не мог быть правильно понят в приличном обществе. В тяжелую атмосферу комнаты поступило пополнение.

— Во… гадится… — констатировал мужчина. — Прям там. Чё делать-то?

Костя больше не колебался:

— Это не к нам. В соцзащиту обращайся.

— К…куда?

— Пошли, — грубо дернул меня за рукав Константин. Хотя мог бы и не делать — я без понуканий почти побежал за ним следом. На пороге оглянулся — мужик никак не отреагировал на наш торопливый уход, равнодушно и безуспешно пытаясь попасть мятой сигаретой себе в рот.

Мы, как ошпаренные, вылетели в подъезд, захлопнув за собой дверь. У меня создалось впечатление, что Костик сейчас еще подопрет ее для верности чем-нибудь тяжелым. Но нет, он лишь мотнул головой и ринулся по лестнице на улицу. За ним заторопился и я.

Каким же сладким и восхитительно ЧИСТЫМ нам показался уличный воздух — со всей его пылью, бензиновым привкусом (не так далеко от нас стояла заведенная машина), даже с непременным запахом затопленного подвала — но, черт возьми, все было лучше, чем та атмосфера, из которой мы только что сбежали.

— Ну и как вам, ребятки? — поинтересовалась бабушка в панамке.

Костя, тяжело и жадно дыша, смотрел на нее.

— Как же вы тут живете-то?

— А вот так, — скорбно качнула седой головой та, что сидела справа. — По всей вентиляции эта вонь уже лет пять, и все бесполезно. Писали, звонили, жаловались — без толку.

Я оперся спиной о жесткий ствол растущей возле лавочки магнолии, сообразив наконец-то поставить ящик на землю.

— А милиция?

— А что милиция? — охотно поддержала тему бабушка в панамке. — Приедет, они дверь не откроют. Вродь и не нарушают ничего, двери ломать нельзя никак.

Напарник молча вытянул сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой и затянулся так, словно эта сигарета была последней в его жизни.

— Какого ж… — он проглотил ругательство, — как же они до такой жизни дошли? Видел бухающих — но это что-то вообще из ряда вон!