Записки драгунского офицера. Дневники 1919-1920 годов - [31]

Вообще здесь все вполне приличные сёстры и очень симпатичные: Одинцова, Ольхина, Фрейберг, Яновская и другие. Яновская прямо душка. Бывают женщины, которые самой природой предназначены быть сёстрами милосердия. Ухаживать, утешать и успокаивать… Когда она входит только в комнату и смотрит на вас своими добрыми голубыми такими женскими глазами, уже кажется, что боль как-то утихает. Всё в ней мило: и мягкая неслышная походка, и руки, которые не делают больно, и голос, в котором такие нотки, которые сразу утешают и умиротворяют.

Но довольно об сестре Яновской, а то ещё можно подумать, что я в неё влюблён. А этого нет. К тому же она красотой не отличается.

Тамань

22 мая 1919 г.

Мне гораздо лучше. Боль почти прошла и только ноет где-то в костях. Впервые за эти дни я выспался, но так, что все даже удивились: спал часов 18 подряд. С трудом оделся и вышел в сад.

Какая прелесть! Белые акации густо покрыты цветами, словно опушены снегом. Гудят пчёлы, и свежий, сладкий запах проникает даже в наши палаты. Старосельского и Пушкина вынесли в сад. Их носилки лежат рядом в густой зелёной траве. Солнце сквозь густую листву акаций играет яркими бликами по белизне простынь. Сверху падают лепестки акаций, словно душистый, как мёд, снег.

Меня охватывает какая-то детская радость – радость жизни, радость молодости. Как всё хорошо складывается в жизни! Даже индюк, который напыщенно делает круги около нас, и тот нужен для общей гармонии: он – необходимый штрих общей картины.

Невольно взглядываю на Пушкина и Старосельского, и радость моя меркнет. Делается стыдно за свой эгоизм. И не такими весёлыми кажутся уже золотые зайчики, которые бегают по бледному лицу Пушкина. Он лежит, и глаза его неподвижно устремлены куда-то вдаль. О чём он может думать? Бедный, бедный Алексей!!!

Тетрадь 2-я. Гражданская война 1919 г

  Иллюстрация:  Схемы боевых действий из дневника А.А. Столыпина

с. Болячев

17 ноября 1919 г.

Вот и вернулся из Батума, но в каком виде – усталый, покрытый вшами, с хроническим бронхитом. Да оно и неудивительно: ехал 17 суток. До Ростова добрался благополучно; там узнал, что Екатеринослав занят шайкой Махно и поезда не ходят.

Это даже не шайка, а настоящая армия численностью до 15 000 пехоты и кавалерии при пулемётах и артиллерии. С запада прорвались к нему 5000 при 16 орудиях и 100 пулемётах. Будучи прижат к Петлюре частями 5-ой пехотной дивизии генерала Оссовского (2-го Армейского корпуса генерала Промптова), он собрал свои силы в этом тылу и обрушился на участок Севастопольского полка <нрзб> фронта <нрзб.> на востоке, где и захватил несколько городов – Мариуполь, Бердянск, Александровск и Екатеринослав.

Поэтому мне пришлось ехать через Лозовую, Харьков, Полтаву, Кременчуг, Знаменку, Бобринскую, Христиновку, Казатин. До Казатина доехал на базе бронепоезда «Новороссия». Приятная служба на бронепоездах! Повоевал, вернулся в базу, вымылся, потом выспался в тепле и утром снова вперёд. От Казатина доехал до станции Попельня, что на Фастов-Киев.

Кстати, чтобы иметь возможность доехать последние 18 вёрст, пришлось мне и ехавшим со мной офицерам ломать забор, пилить вытащенные брёвна пополам, волочить их до паровоза, грузить их на тендер и чуть ли не помогать машинисту растапливать паровоз. Да, настали последние времена, как говорится.

В Попельне встретил нашу летучую почту, взял подводу и поехал через Койповку, Корпин на деревню Соловеевку. В Соловеевке встретил корнета Люфта с разъездом и наш полковой обоз с поручиком Счастливцевым. И как со мной всегда бывает, с места попал в разъезд.

Дело в том, что мимо нас промчались (именно промчались) совершенно обезумевшие артиллеристы 4-й Корниловской батареи. Их сильно обстреляли (по их словам) около д. Морозовка. Они начали отходить и, по-видимому, так поспешно, что одно орудие на повороте у моста слетело с насыпи и повалилось в глубокую канаву, где и застряло.

Обсудив создавшуюся ситуацию, я собрал три разъезда, которые случайно были в этой деревне: как сейчас помню, это были разъезды корнета Лемаршана 2-го эскадрона, поручика Юзвинского, тоже 2-го эскадрона, и корнета Люфта 3-го (нашего) эскадрона. Будучи старшим в этой компании, я стал во главе этого соединённого разъезда, приказал артиллеристам подать передок орудия, посадил ездовых и повёл всю компанию на деревню Морозовку.

Было уже темно, но всё же можно было ориентироваться, так как кругом смутно белел снег, талый, пористый, покрытый лужами. Туман скрадывал всё, что было в стороне от дороги. Еле выступали мокрые ветви деревьев, заборы и чахлые кустики боярышника.

Выслав дозоры, я двинулся вперёд. К счастью, противник не успел ещё занять Морозовку, а то бой был бы неравным, так как у меня было всего 10 человек, измученных разъездом. Орудие нашли <там>, где оно и было брошено, <лежавшее> на одном боку, затопленное грязью и жёлто-красной глиной. Со своим беспомощно поднятым комлом оно имело довольно жалкий вид. Поработать пришлось часа два, пока наконец не вытащили орудия из канавы и не выехали из деревни. Только тогда, когда в жёлтом тумане растаяли силуэты домов деревни, я вздохнул свободно, ведь неприятель как-никак был всё время в каких-нибудь двух вёрстах от нас.