Записки цирюльника - [42]

Как-то раз я отправил ему уведомление о предполагавшемся митинге и шествии; через двадцать четыре часа после этого ко мне в парикмахерскую явился полицейский и предложил мне следовать за ним в комиссариат. Почтеннейший комиссар д’Аванцо не отличался большим умом, но любил быть точным. Он протянул мне бумагу и сказал:

— Прочтите и подпишите.

Я сел и прочел следующее:

«КОМИССАРИАТ ОБЩЕСТВЕННОЙ ОХРАНЫ ГОРОДА ФОССАНО

По вопросу: Уведомление о митинге и шествии.

Кому:

Синьору N. N., парикмахеру Фоссано, Виа Рома.

Комиссар общественной охраны в Фоссано принимает к сведению уведомление о митинге и шествии, представленное синьором N. N., секретарем Палаты труда и социалистической секции,

одобряет

порядок шествия и повестку митинга,

приказывает

наряду королевских карабинеров принять меры к поддержанию порядка,

предупреждает

вышеупомянутого синьора N.N., что если во время митинга и шествия будет петься «Рабочий гимн», то припев этого гимна должен быть таким, как его написал Филиппо Турати, то есть:

Или жить работой будем,

Иль, сражаясь, мы умрем!

а не:

И жить будем мы работой

Без папы, без короля!

и предостерегает

синьора N.N., что нарушение этого приказа приведет к прекращению митинга и шествия и аресту тех, кто будет петь, а также и подписавшего настоящее уведомление.

Комиссар Фоссано д’Аванцо».

Я улыбнулся и подписал этот перл комиссарского творчества. Комиссар, большой поклонник д’Аннунцио и любитель цветистых фраз, спросил меня:

— Что должна означать ехидная усмешка, которая пробивается сквозь чащу волос, обрамляющих вашу физиономию? Вы не должны забывать, что я представитель закона…

— Ничего, синьор комиссар, — ответил я, — закона я не забываю; я просто подумал о бедном Турати…

Поклонник д’Аннунцио не понял иронии. Я попросил копию этого интереснейшего документа, в котором полицейский комиссар охранял авторские права социалиста Турати. Комиссар, впрочем, был прав: рабочие редко пели «Рабочий гимн», предпочитая ему «Интернационал», а когда пели, обязательно изменяли припев. Я сообщил товарищам о «предупреждении» комиссара, и бедняге д’Аванцо пришлось выслушать в течение дня многочисленные «бис» «Рабочего гимна» в исправленном издании и, кроме того, лицезреть свое произведение на страницах нашей печати!..

Комиссар был типичным полицейским служакой, из тех, которые способны на любую гадость для того, чтобы получить повышение или награду; наглые с более слабыми и пресмыкающиеся перед высшими, они в тревожный период, начавшийся после войны, вместе со своим главою, министром внутренних дел, показали всю свою низость.

Скольких из них я видел бледнеющими и заискивающими перед рабочей комиссией в период бурного расцвета рабочего движения! Однажды д’Аванцо сказал мне:

— Полагаю, что и социалистическое правительство будет иметь полицию.

Этот разговор происходил в то время, когда разъяренные рабочие осаждали магазины. Д’Аванцо мудро заботился о… возможном будущем!

— Конечно, — ответил я, — полиция будет нужна, но поумнее той, которую завел Нитти[63].

— Вы думаете, что в Италии не найдется толковых полицейских? Что все так уж и верны Нитти или Джолитти? Служишь, чтобы как-нибудь свести концы с концами.

Сколько подобных заявлений слыхал я в эти чреватые революционными событиями дни!

В один прекрасный день начальник карабинеров нашего городка явился ко мне в парикмахерскую и изнемогающим голосом заявил:

— Так дальше нельзя жить! От кого я должен получать распоряжения? Из префектуры никаких приказов. Не знаю, что и делать… А сколько нарушений за эти дни! Каждый делает, что хочет… Скорей бы уж революция, что ли! Так не может дальше продолжаться!

И ушел.

Приближались перевыборы в палату депутатов. Провинция Кунео имела двенадцать депутатов — все демократы, вернее джолиттианцы. Предстояла тяжелая борьба. Провинция была земледельческой, джолиттианской по преимуществу и клерикальной. Джолитти в начале войны стоял за нейтралитет. Крестьяне, ненавидевшие войну, знали это, и Джолитти ловко использовал свое положение.

В этот период я больше ездил по делам нашей федерации, чем брил бороды в парикмахерской. Я заглянул в самые глухие углы провинции и смог констатировать, что клерикальная, джолиттианская провинция проснулась и всколыхнулась. Случалось наблюдать презабавные факты. Мне пришлось как-то выступать в одной маленькой деревушке. Обычно я говорил на площади, но в этот день шел дождь вперемешку со снегом и дул пронзительный ветер. Собравшиеся крестьяне жались у подъезда и около трактира.

— Как быть? — говорили они. — Нельзя собраться на площади в такую непогоду.

Какой-то старик предложил:

— Почему бы нам не устроиться в церкви? Здесь уже проводила свое собрание «Пополари».

Совет понравился. Церковь была маленькая и открывалась только в дни больших праздников. Представители местной социалистической секции вместе со мною отправились к синдику.

— Что вам угодно? — любезно осведомился он.

— Мы устроили собрание, как вам уже известно, но на площади нельзя говорить. Не предоставите ли нам одну из зал?

— Свободных зал у нас нет; школа также занята.

— Тогда дайте нам церковь.

— Что за черт! Вы, социалисты, собираетесь говорить в церкви? — изумился синдик.