Записки цирюльника - [16]

Но мы все же начали самостоятельно работать.

Сначала дело шло плохо: в первую неделю мы заработали по четырнадцати лир; нас действительно бойкотировали «благомыслящие» граждане; однако мало-помалу у нас образовался свой кружок клиентов. Новых лиц было немного: ходили товарищи, сочувствующие; ходил кое-кто из старых посетителей, попы, офицеры. Вероятно, из любопытства.

Немного времени спустя мы уже зарабатывали так, что хватало на жизнь, а свобода дискуссий у нас была неограниченная!

Кроме того, я мог беспрепятственно уезжать в любое время. Мой компаньон не протестовал: двойную нагрузку в такие дни он рассматривал как свою долю участия в пропаганде.

Это был период интенсивнейшей работы. Я вел пропаганду, составлял прокламации и воззвания, сам их развозил и расклеивал (у меня даже ведерко с клеем и кистью прикреплено было к седлу велосипеда!), был журналистом и газетчиком одновременно. По вечерам в Палате труда я писал заявления, составлял просьбы и заполнял формуляры для пострадавших на работе. У нас было устроено бюро медицинско-юридической помощи для того, чтобы вырвать пострадавших из рук адвокатов.

Из-за этих моих занятий я снова попал под суд. Меня обвиняли в «незаконном присвоении звания», однако пришлось оправдать.

Это случилось таким образом.

Как-то явился ко мне в парикмахерскую нищий, здоровеннейший мужчина, почти слепой. Он сообщил мне, что потерял зрение вследствие ранения при взрыве в шахте.

— Разве фирма не выплатила вам возмещения за инвалидность? — спросил я.

— Нет… дали мне сотенку лир.

У него были кое-какие документы. Я обещал переговорить с нашим адвокатом. Он оставил мне свои бумаги и адрес. Выяснилось, что он может получить с фирмы довольно крупную сумму за инвалидность. Директор шахты, получив соответственное уведомление, рассвирепел, вызвал к себе слепого и пожелал узнать, кто вбил ему в голову, что он может получить такие деньги. Нищий, для которого все «письменные» люди были равны, сказал: «Это адвокат из Фоссано…» И сообщил мое имя и адрес.

Я терпеть не могу адвокатов, а тут меня потащили в суд за присвоение этого звания!

Фирма прибегла к помощи своего адвоката, этот написал мне и полиции. Меня вызвали на допрос. Я не отрицал своего участия и вообще той помощи, которую я оказывал пострадавшему. Процесс, как я уже сказал, не удался. Меня оправдали, и буржуазным адвокатам не удалось «нагадить» социалисту.

Итальянская буржуазия снова усердно подготовляла войну в Африке. Правительство Джолитти при помощи миллионов, почерпнутых в «Банко ди Рома»[27], обрабатывало общественное мнение. Особенно старались националисты. Триполитания в их статьях превратилась в обетованную землю, в житницу Италии.

— «Триполи, прекрасная земля любви!..» — слышалось на всех площадях Италии.

Студенты перестали заниматься вопросом о Тренто и Триесте[28] и устраивали демонстрации, требуя завоевания Триполи. «Военная прогулка», — уверяли патриоты. Общественное мнение было достаточно умело обработано. Горе тому, кто осмеливался не верить в триполитанскую пшеницу, бананы, финики и в любовь триполитанцев к Италии! Эти арабы словно только и делали, что поджидали, выстроившись на «африканском золотом пляже», прихода итальянских судов с солдатами…

В эту легенду поверил даже кое-кто из членов социалистической партии. Пришлось кое-кого исключить из партии.

За патриотические чувства должны были расплачиваться проживавшие в Италии турки и… социалисты. Первые — за то, что они «угнетали бедных арабов», вторые — потому, что во многих городах отправление войск вызвало демонстрации, организованные социалистами. В Тоскане демонстрации приняли особенно бурный характер: разбирали рельсы, в некоторых местностях женщины с детьми ложились на пути и не пропускали поездов. Во всем этом обвинялись социалисты и турки. Поэтому магазины и дома турок были разгромлены, а социалистов сажали в тюрьмы и отдавали под суд.

На улицах развевались знамена, играла музыка, проходили солдаты.

Война! Война! И общее недовольство… Но никто не смел его выразить из страха быть принятым за турка или социалиста. Нас так и называли «турками», как позже называли «австрияками», «немцами», а еще позже — «русскими большевиками»…

В нашей секции тоже нашелся один любитель войны, знаменитый изобретатель «ортогеликоптера». Он тщетно пытался нас распропагандировать и кончил тем, что вышел из партии.

Муссолини был против войны, за что и попал под суд. У нас как раз в это время подготовлялась конференция для организации провинциальной Палаты труда. Товарищи, прибывавшие на конференцию из своей провинции, попадали за решетку. Их судили за намерение участвовать в собрании «крамольников» и приговорили к нескольким дням заключения.

Из нашей местности многие были призваны на войну. В одно из воскресений резервисты устроили демонстрацию, сильно взволновавшую обывателей и напугавшую власти. Неизвестно по чьей инициативе — только не от нас исходившей — они сошлись все на главную площадь города. Их было несколько сот человек. Не было никаких возгласов, никто даже не выступал, не провозглашал каких-либо лозунгов. Эта немая неподвижная толпа производила внушительное впечатление. Несколько офицеров, находившихся здесь, начали обходить собравшихся.