Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 - [86]

Однажды он объявил мне, что в последний раз выдает мне жалованье, ибо «безнравственно получать жалованье ни за что».

Это до такой степени меня обидело, ибо я все время просил его, чтобы мне дали работу; с другой стороны, это так напугало меня за судьбу моих близких, находящихся на моем попечении, что я решил пойти в другое отделение министерства – бюджетное, начальника которого очень хвалил мне Д. И. Никифоров. К тому же бюджетные вопросы были мне хорошо известны по Государственной думе. И счастье мне улыбнулось. Начальник этого отделения господин Мика Йованович действительно оказался очень гуманным человеком и тут же рекомендовал меня одному из своих помощников Дюричу. Этот последний жил в России, женат на русской и отлично владел русским языком. Он отнесся ко мне очень сердечно и охотно наметил мне работу по сербской валюте. Эта работа меня и спасла. Чтобы выполнить ее, мне пришлось целый месяц просидеть над сырым материалом по выписке всех законоположений о валюте из правительственной газеты «Службана Нована», ибо материала в готовом виде не было.

Когда я объявил Димитриевичу, что по поручению Бюджетного отделения я начал работу над валютным вопросом, это ему не понравилось.

– Это их совершенно не касается! – с неудовольствием заметил он.

Однако об увольнении меня он уже более ничего не говорил. К сожалению, Бюджетное отделение не могло принять меня в свой состав по отсутствии кредита, и мне все еще приходилось оставаться у Димитриевича.

Новой работой я овладел очень быстро. Понял все слабые стороны сербской валюты и написал большой реферат для министерства. Но мне хотелось изложить эту тему и в печати, и я написал популярную большую статью и отнес ее в газету «Триовчиски Гласник», которая казалась мне наиболее серьезной. Статья эта была напечатана.

С этого времени счастье повернулось ко мне: начать хотя бы с того, что Народная Скупщина была распущена, и на новых выборах Мита Димитриевич по списку радикалов в Русской Сербии прошел в народные посланники.

На его место в министерство был назначен другой, более гуманный человек, молодой доктор Мишич. Он предложил мне сам, чтобы я ежемесячно представлял ему работу по своему выбору. Я выбрал разработку бюджета. Над этой работой я сидел месяца четыре, результатом чего и явились четыре больших реферата, написанные по-русски. Эту работу мне также хотелось напечатать, и по старой памяти я опять отнес ее в «Триовичски Гласник». Прошел месяц, а статья все не появлялась.

Отчего не попытаться напечатать в какой-либо другой газете?

И я совершенно случайно, наобум, отнес ее в «Политику»[454]. Меня встречает очень интеллигентный господин, оказавшийся впоследствии главным редактором и хозяином этой газеты, Слободан Рибникар[455].

Случайно и совершенно неожиданно я попал в самую точку: оказалось, что Финансовый отдел в этой газете вел Милан Стоядневич[456], который теперь занял пост министра финансов в Кабинете Пашича. Временно в «Политике» его замещал доктор Мишич, как раз мой принципал; им в редакции были почему-то недовольны и подыскивали другое место. Как раз в этот критический момент я и пришел в редакцию со своими бюджетными статьями. Редактор, или, как здесь называют, директор, господин Рибникар взял у меня мои статьи и просил зайти за ответом дня через три.

Всю эту закулисную сторону я узнал лишь впоследствии. Тогда же мне просто хотелось поместить свою работу в печати, может быть, и за плату. Надо сказать, что «Триовчиски Гласник» за мою большую статью мне ничего не заплатил.

В Земуне, вернее сказать, в предместье Земуна в немецкой колонии Франценстан нам жилось очень плохо, и мы все время обдумывали, как бы нам вернуться опять в Бечей, ибо здесь втроем на 1000 динаров, т. е. на 30 рублей золотом, жить было совершенно невозможно, и мы часто буквально голодали и еще чаще холодали за неимением дров. Хозяева – немцы – нам попались ужасные, их же соседи, немцы, говорили, что хуже нет во всем Франценстане. Хотя комната наша была большая, высокая и светлая, в три окна на улицу, но вечные мелкие придирки хозяев прямо отравляли жизнь, нам не позволяли даже умываться в комнате, чтобы не капать воду на пол. С какими ухищрениями и хитростями надо было вымыть восьмилетнего ребенка?

Я уже списывался с Райковичем, нельзя ли нам с ним совместно снять в аренду какой-нибудь салаш; он, по своей доброте, на все соглашался и даже прикатил к нам в Земун за какими-то несуществующими у нас капиталами, к новому ужасу наших хозяев, что он, переночуя, испортит пружины на их «канапе» – какая-то старая колченогая кушетка.

Так обстояло у нас дело в Земуне, когда я зашел к Рибникару в «Политику»: мы очень бедствовали, стремились вон из Франценстана и подыскали даже себе квартирку в Новом Бечее, где находился Харьковский институт, куда мы решили поместить Мусю.

За всеми этими хлопотами и заботами я сильно запоздал и зашел в «Политику» за ответом лишь недели через полторы.

– Куда вы пропали? Мы вас везде ищем! – встретили меня в редакции. – Директор очень хочет с вами переговорить!

В этих-то переговорах и выяснилось, что место «финансиера» в редакции свободно, и господин Рибникар не прочь пригласить меня на определенное жалованье в две-три тысячи в месяц.