Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 - [59]
Бежал из Ялты брат Серафимы Константиновны полковник Пискорский[359] с дочерью; остановиться совершенно негде, пришлось поместиться на полу в комнате Гор-х.
Тем временем последние все наглели и начали прямо неприлично себя вести. Я решил им объявить, что помощь их мне больше не нужна: он окрысился как волк и озлобился еще больше.
Случилось полковнику Пискорскому заболеть на своем ложе на полу. Серафима Константиновна, его родная сестра, пошла помочь ему и дать лекарство. В это время возвращается Гор-в и дерзко заявляет, что он выгонит ее в шею, если она еще раз посмеет войти в их комнату. Серафима Константиновна со слезами удалилась. Узнав об этом, я вышел из себя и назвал его негодяем. И, к моему ужасу, я услышал в ответ такие ругательства, каких не слышал ни от кого во всю мою жизнь. Полковник Пискорский, больной, встал и ушел из дома неизвестно куда, пока не приютился в какой-то дворницкой.
Я понял, как опасно приближать к себе хамов. При встрече с Серафимой Константиновной на улице он вслух ее ругал и харкал прямо ей в ноги; сестра требовала отдать ей последнюю кофту и рубашку. Словом, жизнь в Екатеринодаре они нам отравили. С чисто еврейской пронырливостью они сумели втереться в доверие к церковному старосте собора, совершенно, впрочем, глупому человеку, и тот потребовал, чтобы я освободил сторожку.
С великой радостью уехали, наконец, 15 мая мы в Анапу.
Н. Н. Богданов будет всегда памятен мне своим благородством, добротой и мягкостью характера. Такие люди очень редки. Я могу указать в своей жизни лишь А. С. Ермолова и князя Н. С. Волконского – также людей великой души и благородства. В моих воспоминаниях Н. Н. Богданов занимает место рядом с этими ныне уже покойниками. Как просто и как естественно оказывали они добро, как будто иначе и быть не может, как будто это самая обыденная вещь, за которую не стоит и благодарить.
Вопреки постановлениям крымского правительства по устранению меня и замене сначала Кокошкиным, затем Юреневым, Богданов, наоборот, остановил свой выбор на мне по ликвидации дел крымского правительства, отстранив всех остальных, не исключая и своих товарищей по Кабинету, господ Винберга[360] и Обнинского. Он поручил мне удовлетворить содержанием за три месяца всех чиновников, эвакуированных из Крыма, обратив на этот предмет те 5 миллионов рублей, которые были в моем распоряжении на покупку зерна. Затем поручил мне принять отчеты от других крымских уполномоченных по их дежурным расходам и выдачам. Наконец, войти в соглашение с инженером Чаевым по вопросу обороны Крыма, и предоставил мне право отпустить на ликвидацию этого дела до 2 миллионов рублей.
В первые дни выдачи эвакуационного пособия Богданов сам принимал участие в этой операции, и надо было видеть, какие толпы ходили за ним и ловили его на улице, надеясь получить от него побольше. Особенно усердствовали попы, возвращавшиеся по нескольку раз и изобретавшие все новые и новые поводы получки. Богданов несколько раз приезжал в Екатеринодар, и каждый раз его ждали толпы народа. Наш тихий церковный флигелек осаждали вереницы эвакуированных, и их положительно негде было приютить, они должны были стоять на улице и ждать очереди, сидя на крылечке, в то время как канцелярию мою занимала чета Гор-х, даром, без всякого на то права. Мою скромную комнату посетили тогда и генералы, и адмиралы, терпеливо ожидавшие очереди получить пособие.
Когда волна этих беженцев отхлынула, Богданов с семьей отправился в далекий путь, в Сибирь, через Каспийское море и Киргизские степи к адмиралу Колчаку. Я провожал его с тяжелым чувством и со слезами на глазах. Мы сердечно, искренно расцеловались, и поезд тронулся:
– Приезжайте в Сибирь, – крикнул он мне из окна вагона. – Я к тому времени успею там пустить корни!
Я чувствовал себя одиноко и сиротливо.
Из Анапы я решил периодически приезжать в Екатеринодар для выдачи эвакуационных пособий, мне бы уехать от невыносимых соседей.
Как и раньше, когда я посещал Анапу, первое впечатление – неважное: захолустный, пыльный городишко, донельзя переполненный, о гостинице нечего и мечтать. Хороших комнат также нет. Пришлось временно приютиться в пригороде в летней горнице простого казака. С большим трудом удалось наконец найти крохотную квартирку в две комнаты у бойкой казачки.
Все же мы здесь отдохнули от Екатеринодара. Всякой снеди – изобилие. По воскресеньям в Анапу казаки везут из окрестных станиц на базар всякую всячину, и хозяйки по дешевой цене запасаются всем на целую неделю: маслом, салом, свининой, птицей, овощами, фруктами, арбузами и пр. И все казалось нам тогда дорого: курица – 5 рублей, масло – 3 рубля, арбуз – 2 рубля. А через год платили в Ялте за курицу 5000 рублей, масло – 8000 рублей, дыню – 1500 рублей и т. д. Платили.
Мы пробыли в Анапе до половины сентября, четыре месяца, я ежемесячно ездил на несколько дней в Екатеринодар для выдачи запоздавших пособий. Мы пересменили в Анапе три квартиры, причем последние месяцы я жил в садовой беседке; очень хорошо жилось, благо погода была сухая, без дождей. А дожди для Анапы – мать: грязь такая становится непролазная, никакие калоши не помогут. Впрочем, это относится лишь к пригородам, самый же город вымощен, и если устроиться в городе, на высоком берегу, то можно круглый год прожить сносно. Море в Анапе восхитительное: чудный песчаный пляж, так называемый Золотой берег, как бы с россыпями золотого песка; есть и оживленный торговый берег у пристани на молу, где пароходы, и суда, и челны рыболовов, где сосредоточены все рестораны, магазины, купальни, наконец, так называемый высокий берег, крутой обрыв на скале с остатками древнейших турецких укреплений, где море шумит в своем грозном величии, там раскинут городской сад, оттуда можно любоваться заходом солнца за море.
