Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 - [25]

После этой нашей аудиенции, очевидно, рязанскому губернатору попало от министра за превышение власти, и губернатор Оболенский, затаив злобу, решил отомстить нам на выборах. И отомстил.

У меня были с ним еще и особые счеты по «Новому времени». При обсуждении бюджета в Государственной думе я резко выступал против подачек из казны разным лицам, в том числе и царевне грузинской[242]. Я, впрочем, и не подозревал, что эта царевна – жена нашего губернатора Оболенского.

Последний окрысился и поместил в «Новом времени» письмо, где ссылался на какие-то документы, обязывающие русскую казну платить субсидию царевне грузинской. На это письмо я также отвечал в печати.

Впрочем, после этого инцидента я бывал на обедах у рязанского губернатора во время земских собраний и даже извинялся перед его женой, что совершенно неожиданно ее обидел, не предполагая именно в ней царевну грузинскую. Но, очевидно, какой-то осадок досады у них все-таки остался.

Когда наступили выборы в четвертую Государственную думу, губернатор Оболенский по уговору с местным архиереем решили мобилизовать всех попов по губернии с предписанием класть нам шары налево и отнюдь не пропускать нас в Думу.

И тем не менее на выборах в Ряжске я был избран. Добрый А. С. Ермолов поспешил меня поздравить. Однако мое избрание произвело переполох среди попов, испугавшихся нагоняя от архиерея. Спешно посоветовавшись между собой, они выставили нового кандидата в Думу – местного протопопа. Тут я уже сам виноват в своей оплошности, ибо положил ему свой шар направо, как и всем другим, впрочем. Протопоп получил одним шаром больше, нежели я. Таким образом, я сам себя забаллотировал.

Но здесь-то и сказалось недомыслие и политическое невежество моих избирателей, ибо стоило одному из выбранных отказаться от своей кандидатуры, как я механически вступал на его место.

– Чем мы хуже его? – вот был их политический лозунг, и ни один не отказался. Впрочем, ни один из них и не попал, и не мог попасть в Государственную думу ввиду полной к тому непригодности.

Я не сложил оружия и обжаловал выборы по различным нарушениям закона. Их отменили, должны были отменить. Новые выборы были назначены поздней осенью. Губернатор всполошился. Опять от архиерея полетели предписания попам ехать на выборы. Погода была ужаснейшая: морозом сковало грязь; ехать в плохом, нерессорном экипаже было мукой. Архиерей взял на свою душу грех, ибо один из старых больных священников так повредил этой поездкой свое здоровье, что умер.

Обозлившись на меня, попы забаллотировали меня на этот раз уже окончательно.

Но и я, в свою очередь, обозлился и написал жестокую статью против губернатора и архиерея, где подробно рассказал про их предвыборные маневры. Статья имела огромный успех в «Голосе Москвы». Но по проискам губернатора редактора посадили под арест.

В четвертую Думу я не попал. Однако я остался в Петербурге как директор Ленского товарищества и как редактор экономического журнала «Вестник центрального банка».

Вскоре я был избран членом Оценочной комиссии города Петербурга. Раньше мне было обещано место председателя этой комиссии, но у меня его перебил Н. Н. Кутлер[243], которого, однако, министр Маклаков не утвердил в должности по «политической неблагонадежности». Это в оценочной-то комиссии! Но и после меня вновь обманули, избрав председателем «некоего в сером», совершенно незначительное лицо, которого и фамилию я даже не помню. Впрочем, он ходил в цилиндре.

Глава II Война и революция

Мобилизация

В июле 1914 года Россия первая начала мобилизацию. Надо в точности восстанавливать факты.

У бывшего военного министра Сухомлинова в его воспоминаниях имеются чрезвычайно любопытные подробности, относящиеся к этому роковому для России моменту. Подробности эти тем интереснее и тем важнее, что сам автор приводит их лишь попутно, видимо, не сознавая всей серьезности этих попутных обстоятельств; его мысль направлена совсем на другое, он стремится доказать, почему именно Россия была не вполне готова к войне и что именно было уже подготовлено. О тех обстоятельствах, о которых мы говорим, он замечает лишь вскользь, мимоходом, и они тем и ценнее, ибо не могут быть заподозрены в неискренности. Это лишь усилило обстоятельства в тяжелом преступлении, в котором обвинялся министр Сухомлинов.

Что министр Сухомлинов был лукавый царедворец, что в вопросах военного дела его удельный вес был довольно слаб и что голос его совершенно заглушался более влиятельными голосами великих князей, это всем было хорошо известно и до появления в свет его воспоминаний.

Но совсем не в этом дело. А вот что более важно. Оказывается, что когда у государя и окружающих его представителей военных кругов России возникла мысль пугнуть несговорчивую Австрию – в ее известном конфликте с Сербией – частичной мобилизацией на австрийском фронте, так сказать, брякнуть перед ней русским оружием и пугнуть русской мощью, то по этому вопросу в Красном Селе под председательством государя было созвано совещание – весь Совет министров в особо увеличенном и пополненном составе.

Мы и без воспоминаний отлично знаем, что мог отвечать на вопрос царя: «Готовы ли мы к войне на австрийском фронте?» – лукавый царедворец: «Конечно, готовы, если ваше величество прикажет!» Ответ, достойный министра Сухомлинова, и не в нем теперь дело.