Записки брюзги, или Какими мы (не) будем - [8]

М-да.

Не факт, что девочки становятся консервативны после замужества, но мальчики после женитьбы определенно консервативны. Недавно (и счастливо) женившимся мужчинам Большое Время – по фигу. Они, конечно, собачатся с тещами по поводу засолки огурцов, но втайне не прочь завести свой погреб с квашеной капустой – ну, может, параллельно с погребом винным. После того, как Иван-царевич и Варвара-краса на сером волке по чащобе прорыскали и кощееву иглу в стоге сена нашли, сказке точка. Стали жить-поживать и добра наживать. У Варвары осложненная беременность; Иван корячится в офисе. Ребеночек, слава богу, рождается здоровеньким; Ford Focus в кредит. Первый зубик, ветрянка, школа; новая квартира, занять у мамы, давай сами, упругость кисти и запах краски; господи, да выруби телик, у нас и так каждый понедельник новая страна. Словом, они езжают по работам и ходят в баню по субботам.

И легко забывают, как метили по юности в принцев и принцесс.

Обычная, нормальная жизнь, состоящая из числа тех нормальных, стопроцентных вещей, что обозначены словами «молоко», «пальто», «хлеб», «утро», «посуда» (с несомненным привкусом правильности, очень точно обозначаемой английским словом straight), сразу же вылетает из Большого Времени, образовывая самодостаточный круг малого времени, затерянный в Большом Времени, как индейское племя в лесах на Амазонке. Как только люди перестают бороться и начинают жить, история заканчивается. Уже написан «Вертер», а также «Будденброки» и «Колобок».

Там, в большом историческом времени – битвы железных канцлеров, упоение понимания, как дальше будет течь время, вообще прогрессирующая дальнозоркость. Вон ниже по сплаву – плотина, о нее разобьется глупая, домашняя, почти слабого посола рыба, идущая на нерест. Холодный взгляд с вершин. Не то Манфред, не то Зигфрид.

В малом времени – мудрая мысль, что пальто с подстежкой на меху – вещь недурная. Варь, давай купим, а?

О мрак.

Красавицы положены только героям, и только красавицам положены герои. Неужели домострой притягательней бешеных скачек в ночи, ибо бешенство скачки – кровь героя?

Я бы мог сказать «нет», ибо это правда: скачки притягательней.

Я бы мог сказать «да», ибо большинство выбирают именно малое время, а следовательно, для большинства притягательней домострой.

Я мог бы сказать также, что ни один выбор не гарантирует результата, ибо вместо большой истории можно вляпаться в историю отношений, как, типа, Иван Иваныч в борьбе уел Ивана Никифорыча, да и погореть вместе с Никифорычем, – это будет третья правда, причем не противоречащая первым двум.

Но самое разумное, по-моему, полагаться все же на ощущения. На почти осязаемое, свинчаткой, нерефлексивное, straight, обретение жизнью веса вне зависимости от времени, в каком ты оказался, и действия, какое ты производишь в своей жизни. Будь то разбитый дачный газон или неприятельская разбитая армия. Где-то на этом уровне времена смыкаются. Большое Время тогда сбрасывает шелуху персоналий, а частный запрос формирует историческую тенденцию.

То внутреннее усилие, которое только и отличает человека морального от человека аморального, а нравственный ум от циничного ума, и надлежит, собственно, направлять на превращение заурядных, серых, никаких, скучных, посконных, пустых явлений в обладающие весом вещи, предметы, явления первого ряда.

Внутреннее усилие и внешнее действие, являющееся продолжением этого усилия, – вот то единственное, что придает жизни вес, то есть смысл. Это очень просто, и вы, быть может, разочарованы, что потратили время на чтение этой морализаторской колонки.

Но другой морали у меня для вас сегодня нет.

2003

Строгие юноши. Возврат к норме

Возможно, наступает время, когда право быть несерьезным придется отстаивать. Когда за двусмысленность придется отвечать. Старый коктейль (совки + стебки) выпит. Прошло даже похмелье. В новом времени цитата «душа обязана трудиться» может восприниматься как призыв.

Бля!..

Еще точнее: бля, бля, бля!..

Ненавижу тех, кто обожает миддл-класс. То есть себя, ибо сам его пестовал и ублажал, и вот ныне класс завоевал страну, и мне скучно, как Фаусту, зовущему Мефистофеля.

Бля! – я не ругаюсь, я вою.

Бля! – все помеченное знаком усредненности, нормы, есть лютая тоска, и отнюдь не Пуччини (да и норма – не Беллини). Differences make differences. Основное правило в театре жизни – «Больше!», как справедливо заметил гуру постиндустриальной эры Джон Перри Барлоу. «Больше, бля!» – если уж быть точным.

Энтропия, стремление к среднему – удел покойников. Жизнь буйна и левиафански избыточна, ей необходимы разные заряды полюсов, второй и третий смысл, за которыми – бездна. Отсутствие дна так пугает домашних резонеров, благоразумных слабаков. Тех, кто боится признать, что противоположность истины тоже истинна, что «Бога нет» столь же серьезно и важно, как и «Бог есть». Всех этих нелюбопытных недоучек, никогда не открывавших Канта, а если и открывавших, то не воспринимавших «Критику чистого разума» в банальном, прикладном к своей жизни смысле…

Так вот, все это – и миддл-класс, и Канта, и Барлоу, и блядей – я поминаю лишь потому, что вы этот текст прочитаете после марта 2004 года, когда президентом России перевыберут Путина.