Записки бродячего врача - [60]

Сей поучительный эпизод еще раз доказывает необходимость классического образования и, в частности, обучения музыке. Конечно, от какой-нибудь худосочной скрипки или неподъемного фортепиано пользы может быть меньше, чем от электрогитары, но если уронить крышку рояля на пальцы грабителю, то педагогический эффект может быть вполне удовлетворительным.

Учитесь музыке, господа. Сила прекрасного не имеет предела.

Из семейной истории

Дед Яков Давыдович был цельнометаллическим сталинистом, и до конца жизни газета «Правда» была для него источником истины в последней инстанции. С моей теткой, которая ошивалась в кругах таки диссидентских, у них бывали дискуссии не на живот…

Дед служил военфельдшером в Гражданскую, стал членом партии в 1920-м. Окончив мединститут, оказался, по распределению, заместителем декана медицинского факультета Астраханского университета – наверно, как старый (уже по тем временам) большевик. Одной из его обязанностей была организация выхода рыбаков на путину. И инструментами для выполнения этого задания партии были наган и термометр, которые жили мирно в одной и той же кобуре и демонстрировались трудящимся попеременно.

Потом он был главврачом в разных местах, включая медсанчасть Сталинградского тракторного, куда его бросили бороться с какими-то эпидемиями… В какой-то момент городская газета опубликовала обличительную статью о докторе Зеликмане, который якобы во вражеских целях распродавал больничное имущество. Пару недель вся семья спала не раздеваясь, ожидая, что придут, но пронесло. Добрые люди убрали деда из медсанчасти с глаз долой.

Отечественную войну он встретил директором Сталинградского фельдшерско-акушерского училища, на базе которого в первые же дни войны был сформирован полевой госпиталь, дошедший впоследствии в составе одного из Белорусских фронтов до Австрии.

Репутация у деда была человека жесткого, что по тем временам заработать было не очень просто. Как я понимаю, в «хозяйстве» Зеликмана был порядок: врачи занимались своим делом, а не поисками лекарств и перевязочного материала; все оборудование работало, пациенты и персонал всегда накормлены, и все, что можно было выжать из командования и снабженцев, было выжато до капли, принесено в норку и поставлено на пользу дела.

Мне в свое время не удалось расколоть его на какие-нибудь героические истории. Я знаю, что он не носил ничего серьезнее пистолета ТТ и только однажды летал к партизанам через линию фронта на кукурузнике…

Я как-то беседовал с одним довольно близким родственником, который в конце войны, к счастью, не очень сильно, но обгорел в танке. Дед к тому времени уже командовал реабилитационным санаторием в Баден-Бадене, и этот родственник совершил горькую ошибку, когда решил, что ему (уже в команде выздоравливающих) стоит провести некоторое время под крылышком у дяди Яши.

Рассказывая мне это в годах восьмидесятых, он все еще поеживался, поскольку дядя Яша имел обыкновение снимать шкуру с подчиненных, две – с самого себя, а пытавшиеся примазываться родственники получали по полной…

После войны армию сократили, деда отправили в отставку в чине подполковника, он осел в Киеве и работал главврачом разных больниц и поликлиник, которые до его прихода разваливались на глазах, а после – начинали блестеть чистотой и трудовой дисциплиной.

Яков Давыдович приходил на работу первым, до уборщиц, отпирал поликлинику своим ключом и в начале рабочего дня молча стоял у входных дверей, маленький и крючконосый; очень скоро на работу уже никто не опаздывал; его побаивались все подряд, включая и его собственное начальство; и когда в возрасте около восьмидесяти лет деда наконец прогнали на пенсию с должности заведующего статистическим кабинетом, вся больница вздохнула с чувством глубокого облегчения.

Барьер

Я эмигрировал из бывшего Советского Союза в 1990 году. На выезде меня лишили гражданства и лейтенантских погон (что не причинило мне особого огорчения), содрали две бутылки водки за отправку багажа с Казанской таможни и разрешили купить сто пятьдесят долларов на нос по курсу шестьдесят копеек за доллар.

Во время путча в Москве я сидел приклеенным к CNN, но потом мой интерес к происходящему в России как отрезало на много лет. Родных там у меня не осталось, друзья или тоже уехали, или потерялись на путях эвакуации, и все мое время и энергия уходили на вгрызание в израильскую медицину и израильское общество.

В середине девяностых я подсел на интернет. Это совпало с разводом, и следующие несколько лет все свое свободное время я провел, круша свою личную жизнь в реале и, гораздо удачнее, переписываясь на ICQ и Odigo с дамами со всех концов съеживающегося на глазах земного шара со степенью интимности от общего трепа за жизнь до виртуального секса.

Возвращение в русскоязычное пространство состоялось в начале двухтысячных, когда стал тусоваться на русских фотографических сайтах. Тогда я обнаружил, что не только русский язык там, в России, не стоял на месте за прошедшие с моего отбытия десять или двенадцать лет, но и выросла стена неполного понимания между мной и людьми, оставшимися в России.