Записки бродячего врача - [30]

Мы дошли до берега, расставили особую камуфляжную палатку, отказались от идеи лезть в ледяную воду расставлять подставных уток, зарядили ружья и стали ждать. Манок я, естественно, забыл в машине.

Утиная охота – это занятие для людей философического склада, фаталистов. Не для меня. Через пять минут ожидания мне стало понятно, что место выбрано совершено неправильно, ни одна утка в здравом уме здесь и близко не пролетит. Кроме того, их всех давно убили конкуренты. Я выбрался из палатки и с двустволкой наперевес отправился на другой берег озера. Рекогносцировка показала, что берега озерца утыканы охотниками каждые метров семьдесят, что было очевидно по стаям подсадных уток и руладам манков, доносящихся из кустов…

Я вернулся назад, мы опять заговорили за жизнь, и тут над нами пронеслась пара уток.

О боже мой! Куда делся налет цивилизованности… многовековая история еврейского народа… клятва Гиппократа?.. Остались только утка, я и ижевская двустволка… «Погоня, погоня, погоня, погоня – в горячей крови!»

Я вскинул ружье, прицелился и спустил оба курка… И не попал.

И всё. Было понятно, что я с места не сойду, пока не подстрелю себе пару уток. Тем более что это так просто. Увидел, прицелился, нажал курок… Нет, не бином Ньютона.

И вот так четыре часа пролетели… Разговоры за жизнь, затем один из нас замечает, что вот утка… почти уже пролетела… Огонь!

Когда отведенное законом время истекло, мы отправились домой, усталые, но довольные. В следующее воскресенье обязательно поедем опять.

Herodotus

Еду по неглавной дороге, которая только что петляла серпантином в теснинах между горушек, покрытых соснами и голыми еще осинами, и наконец вырвалась на простор с раскинутыми на плоских холмах полями в сетке проволочных изгородей и маленькими поселками в полтора дома. Людей не видно, и живут ли они здесь вообще?..

У дороги изредка – маленький памятник: велосипед, покрашенный белой краской и украшенный гирляндами искусственных цветов, под ним – выводок то ли пластиковых, то ли гипсовых облезлых мадонн.

Ранняя весна, поля покрыты жухлой прошлогодней травой, на которой тут и там пасутся коричневые лошадки и разбросаны колодцы с неутомимыми ветряками.

Нечастые ранчо – одно– и двухэтажные дома с плоскими крышами, окруженные оградой из настоящего адоби (глина с нарубленной соломой), на заднем дворе у каждого – семейное кладбище автомобилей. Дюжина проржавевших насквозь фордовских грузовичков-пикапов чуть ли не девяностолетней давности и крылатые олдсмобили и доджи семидесятых.

Едешь полчаса по такой дороге – и появляется ощущение вневременности и некоторой неопределенности в пространстве…

Но вот за поворотом появляется стоящий на площадке аккуратный виниловый домик со звездами и полосами на флагштоке перед ним и смешной белой машинкой с правым рулем у коновязи…

«Ни дождь, ни снег, ни зной и ни мрак ночи не остановят этих посланников на их пути» (Геродот, История, 8:98).

Надпись «Почта Соединенных Штатов» над дверью. Я все-таки дома.

Торнадо

По городу – предупреждение о возможности торнадо. Что делать – непонятно. Ураганного погреба, как у Элли и Тотошки, в Нью-Джерси все равно ни у кого нет. На всякий случай пошел со своим постоянным партнером вечером играть в теннис.

Торнадное предупреждение тут оказало самое благотворное действие: кроме нас на университетских кортах были только две пожилые англичанки. Они нас спросили, мы тоже британцы или просто сумасшедшие?

Слушаем джаз

Я не люблю слушать джаз в больших концертных залах. То есть на концерты я хожу, но нет, нет там того многослойного наслаждения, что можно получить только в маленьком баре с бокалом красного или кружкой пива в руках, в семи метрах от пианиста, вколачивающего клавиши в беззащитный рояль – то каждую отдельно в изощренной каденции, то все вместе уже в невообразимом темпе. Вы видите каждую струйку пота, стекающую у него со лба на нос, вы видите, как он поет про себя и смеется вслух в радости…

И притертые к вам плечами две хрупкие старушки из Миннесоты, и квадратный корпоративный чиновник, примчавшийся сюда прямо из своего офиса в скучном сером костюме, – все они свистят, вздыхают в унисон над своими стаканами и визжат от восторга…

…А потом пошел дождь.

Точнее, дождь «потом пошел» у Хемингуэя, а у нас дождь шел не переставая все пять дней, проведенных в Париже. Был ноябрь месяц, в парке Люксембургского дворца громоздились брустверы палых листьев…

Мы уже сходили на топлесс канкан с кордебалетом из славных украинских девочек, отметились в Лувре, насладились Чюрленисом в музее д’Орсе, прошлись по Елисейским полям и по задним улочкам Монмартра, мимо памятника Далиде и скульптуры странного мужика, вылезающего прямо из стены… В довершение культурной программы мне пришлось в одиночку слопать большое блюдо сырых морских гадов, поскольку моя спутница спасовала, когда звери были уже на столе.

Одним из последних вечеров дождь продолжал стучать по крыше; мы сидели в мансарде в мерзкой арабской гостиничке, расположенной, однако, в одном из центральных аррондисманов, и вдруг захотелось прямо сейчас пойти послушать музыку. Порылись в местной газете, нашли вечер джаза в каком-то кабачке, где в качестве входной платы требовалось заказать пару рюмок чего-нибудь, и двинулись.