Записки бойца Армии теней - [25]

В 1936 году, большинство из них посчитало долгом броситься на защиту Испанской Республики и вступили в Интербригады. Они понимали, что именно в Испании надо и можно сражаться с набиравшим силу фашизмом и национал-социализмом,- все прекрасно чувствовали и видели, к чему они ведут. Шибанов, например, стал политкомиссаром одной из бригад. Там шли кровопролитные бои. Франция, с её политикой "невмешательства", перестала пропускать в Испанию военную помощь республиканцам, сугубо осложнив этим положение защитников законного правительства. Теснимая со всех сторон превосходящими силами франкистов, республиканцы отступили к Пиренеям, надеясь найти убежище во Франции. Она их приняла, но тут же заключила в лагеря для интернированных. Оттуда, чуть позже, препроводила в тюрьму в городе Кастр. Иван Троян, Г. Шибанов и югославы - генерал Любо Илич и Милан Калафатич- тоже были в этой тюрьме. Им вскоре удалось бежать без И. Трояна. Интербригадовцы, оставшиеся в тюрьме, после капитуляции Франции, были затребованы немецкими оккупационными властями и переправлены в этот "Сталаг Х-Д", где мы с ними и встретились. ^{9}

- Уверен, что мы с тобой еще увидимся. Ни мы, ни вы сложа руки сидеть не будем. Это точно! Будем с вами по одну сторону баррикады. Значит, и возможность встречи не исключается. Не забывайте, что вы - солдаты. С нас, пока идет война, этого звания никто не снимет. Следовательно, все еще впереди. Все помыслы должны быть - вырваться и опять продолжить сражение с оружием в руках! ^{10} Забегая вперед, отмечу, что Ивану Трояну удалось бежать с каторги в Германии во Францию, где он активно руководил группой Сопротивления. Но об этом - позже.

В июле нас, курсантов, переместили в город Саарбрюкен, где разместили в бывшей конюшне. Почему отобрали именно нас? - Как оказалось, курсантов офицерского училища, согласно Женевской Конвенции, должны были приравнять к офицерскому составу, который освобождался от работ. Кроме того, после почти двухмесячного пребывания в сравнительно хороших условиях в Трире, хорошо окрепшие, мы могли бы сойти за неплохое пополнение для вермахта или частей СС. Но для этого, - гитлеровцы еще не рисковали нарушать международные соглашения, - необходимо было добиться нашего письменного добровольного согласия. Рано утром нас выгнали во двор и заставили построиться в длинные шеренги. Солдаты-автоматчики стали сзади и спереди. - Ахтунг! Ахтунг! - скомандовал немецкий офицер. Взял у стоявшего рядом адъютанта лист и стал читать. Толмач переводил на сербско-хорватский. Нам предлагалось подписать декларации, стопками лежавшие на столе, о добровольном согласии работать на Германию. Наступила тишина. Затем по шеренгам пронесся шепот. Из рядов шагнуло двое. Они подписали по бумажке, их похлопали по плечу и увели. Всё снова замерло. Офицер не выдержал, подскочил к крайнему курсанту и заорал на весь двор: - Унд ду? (А ты?)... Подпишешь или нет? Тот отрицательно мотнул головой и тут же получил удар кулаком. Потом офицер шагнул к следующему... И так десять часов: мы стояли, а они нас били. Только к вечеру, стреляя поверх голов из автоматов, пленных загнали обратно в конюшню. Еду в этот день не дали. Через несколько дней нас погрузили в вагоны и под конвоем доставили в штрафной лагерь, в город Сааргемюнд, в Лотарингии, аннексированной к Третьему Рейху.    

Глава 2. "СОПРОТИВЛЕНЦЫ В КОРОТКИХ ШТАНИШКАХ"

Возможно, история эта покажется очень сентиментальной, но слишком уж удивительна, чтобы о ней не упомянуть. Особенно потому, что случилась она в годы самой кровожадной войны. В любой войне резко выпячивается не только изуверство. Неугасимым светом и теплом побеждают тьму и общий хаос те чувства, из-за которых человек и достоин называться Человеком. Франция была побеждена. От нее отторгли целые регионы: Эльзас и Лотарингия были аннексированы. Там сразу же наложен запрет на всё французское: на язык, на народные песни, традиции. На места бежавших перед нашествием были водворены немецкие колонисты. Некоторые села целиком, таким образом, оказались в руках этих новых "хозяев"^{11}. Круто и методично шло принудительное онемечивание. Этому способствовал строжайший надзор, сопровождаемый террором. Не было села, где не разместилось бы око и ухо вездесущего гестапо. Надписи не только на улицах, но даже и на надгробных памятниках, если они на французском, должны были быть стерты и заменены на немецкие. Приказ есть приказ, и его выполнили. Но как! - Не стирая, их просто закрасили, и поверх вывели другие, готическим шрифтом. Вероятно, это было первым, хитроумно скрытым, выражением молчаливого протеста: закрашенное всегда можно будет очистить в недалеком, но неминуемом, будущем. Не в этом ли крылся зародыш будущего Сопротивления?!

Сопротивление! Когда и как оно началось? - Об этом хорошо сказал французский историк Анри Ногер:   "Французское Сопротивление родилось в Бордо 17 июня 1940 года, ровно в 12 часов 30 минут. Именно в этот час глава правительства, маршал Петен, передал по радио своим по-старчески дребезжащим голосом, что-де он, маршал, приносит себя в жертву, чтобы смягчить несчастье Франции: "Скрепя сердце, говорю всем: надо прекратить сопротивление! Ибо оно - бесполезно!"