Записки беспогонника - [34]

— Нет, я не курящий.

— Да что вы, какая жалость!

Восклицание это было очень искренним. Так мог говорить лишь едва оперившийся юнец, недавно получивший от родителей разрешение курить.

Я потому так хорошо помню детали этой встречи, что всю войну прошел рука об руку с добрым своим другом Виктором и с его отцом Сергеем Артемьевичем Эйрановым.

Виктор привел меня к крайней избе и ушел. Хозяйка открыла дверь. Сквозь чад коптилки я увидел много детей. Под печкой клохтали куры и хрюкал поросенок. А на печке, свесив босые ноги, сидел едва видимый при свете коптилки, бледный, белокурый человек.

Мы познакомились. Это был старший техник-топограф Иван Андреевич Серянин, ранее работавший в Гидрострое во Владимире.

Сперва мы вспоминали фамилии общих знакомых. Когда же я спросил его, что он тут делает, то не получил толкового ответа. Он слез с печки, поделился со мной ужином, и вскоре мы с ним легли спать на полу.

На следующее утро вместе отправились в штаб участка. Там стояла большая толпа. Эйранов на ходу распределял — куда и кому идти работать.

— 7-я колонна — туда-то 10 человек, туда-то 15. 5-я колонна пусть останется на старом месте.

Говорил он строгим, сухим, не допускающим возражений голосом. Толпа в комнате начала редеть. Подписав несколько бумажек, он обратился ко мне. Не зная толком, для чего ему нужен инженер-геодезист, он несколько замялся.

— Наверное, мне нужно в первую очередь познакомиться с местом работы, — подсказал я. — Разрешите мне пройти по трассе вашего участка.

— Да, да, да! — обрадовался Эйранов. — Иван Андреевич, покажите, пожалуйста.

Мы с Серяниным пошли. Увидел я знакомую картину: толпы людей копали противотанковый ров. Но летом бронзовые тела обливались потом, а сейчас люди напялили на себя все что могли.

Поднялась первая в этом году метель. Снег и ветер больно хлестали в лицо. Мужчины по-бабьи повязывали головы платками, а юные девушки надели длинные штаны и неуклюжие отцовские сапоги, многие копавшие были в лаптях.

40 тысяч горьковчан послали за 50–70 километров копать противотанковый ров, к ним присоединили местное население, бежавших с первых рубежей стройбатовцев и разных случайных, где-то мобилизованных людей, а также всех тех, кто на первых рубежах был начальником.

Горьковские учреждения выезжали целиком — от директора до уборщицы. Так и копали учреждениями-колоннами. Директор назывался начальником колонны, к нему для поднятия энтузиазма придавался от обкома комиссар.

Вокруг Горького было организовано 15 Полевых строительств, наше 5-е занимало Работкинский район. Да, тогда опасность для Горького казалась вполне реальной. И вокруг всех бывших поволжских городов, вокруг Казани, Ульяновска, Куйбышева, Саратова тоже копались противотанковые рвы, строились огневые точки.

Таков был приказ Сталина. Именем и мудростью его поднимали энтузиазм масс, именем его и угрожали. В каждой речи, в каждом выступлении, в каждой стенгазете и газете имя его склонялось во всех падежах тысячи раз. Копайте, копайте, и мы с именем его на устах победим!

Тогда тактика обороны сводилась к защите отдельных городов, предполагалось, что каждый город будет разобщен от других и будет защищаться отдельно. Оборона строилась как круговая, вот почему огневая система, возводимая нами в Работкинском районе, смотрела на восток.

Но ведь это была тактика отчаяния. К счастью, до такого положения дело не дошло.

Тревожные, страшные настали дни. Газеты доставлялись редко, да им не очень-то верили. Каждый день я ждал гибели Москвы. А немецкие самолеты залетали даже в нашу глушь и забрасывали нас своими погаными листовками.

По ночам стали бомбить Горький, особенно территорию автозавода.

Много лет спустя в музее автозавода я видел план заводской площадки с цветными кружками попаданий авиабомб. И я ужаснулся и количеству, и меткости попаданий. Прямоугольники отдельных зданий-цехов были буквально усеяны кружками, а между зданиями кружки сидели реже.

Слухи о бомбежках родного города, как мне тогда казалось, сильно преувеличенные, быстро распространялись среди копавших, люди боялись за свои семьи, за свои квартиры. Началось бегство мобилизованных. Комиссары колонн ходили вдоль рва, пытались успокоить людей, а то принимались грозить. Я знаю, иных беглецов судили.

А писем у меня из дому не было и не было, ни от жены из Коврова, ни от родителей из Дмитрова.

И я не знал, взяли ли немцы Дмитров, сильно ли бомбили Ковров.

А Ковров как раз не бомбили ни разу. Немецкая разведка даже не подозревала, насколько этот город был для их самолетов более лакомой добычей. Самолеты летали бомбить Горький над Ковровом и сбросили, кстати мимо, несколько бомб лишь на железнодорожный мост через Клязьму, находившийся близ Коврова, а заводы беспрепятственно продолжали давать свою продукцию фронту.

Иван Андреевич Серянин отпросился к семье, которая находилась в ста километрах в Чувашии. Я остался один исполнять топографические работы участка, а их приходилось выдумывать. Я занялся контрольными замерами и подсчетом земляных работ, чем был очень доволен Эйранов, усмотревший в моих замерах поиски туфты, которой, как всегда в нашей стране, и в мирное, и в военное время, набиралось немало.