Записки ангела - [14]

— Здравствуйте, Антоний Петрович… Собачек выгуливаете?

Реакция его понравилась мне. Не зря, кажется, прошел вчерашний спектакль. Антоний Петрович, увидев меня, поднялся даже, и легкий восточный полупоклон обозначился в его позе.

— Здравствуйте, Костя.

Но тут же, наверное, вспомнив о своем сане, опять напустил на себя важный вид. Собаки его, белошерстные Рэм и Сэм, тоже занервничали и, вытянув шеи и наклонив головы, исподлобья рассматривали меня. Когда же хозяин сказал: «Здравствуйте, Костя», — они кивком тупорылых морд тоже поздоровались со мной. Но стоило Антонию Петровичу взять себя в руки, как короткохвостые твари тут же потеряли ко мне всякий интерес и снова начали задирать ноги у белоснежных берез. Похлопав себя по карманам, словно бы что-то ищу, взглянул я на Сонечкиного папу.

— Извините, Антоний Петрович, не найдется ли у вас спичек? Позабыл… Неохота возвращаться…

На лице Антония Петровича явилась подобострастная улыбка:

— Спички? Пожалуйста… А может, и закурить? Посидели бы, подымили. Вот «Филиппок»… А? — В руке Антония Петровича возникла знакомая мне пачка «Филип-Морриса».

— Нет, нет, — отмахнулся я, — курить не буду, но посидеть можно…

Я стянул рюкзак и поставил его пред очами Антония Петровича, так что колбаска смотрела прямо в лицо Сонечкиному папе.

— Утро-то какое, — сказал я, усаживаясь, — птички поют…

— Да, — произнес напряженно мой собеседник, — славненькое утречко…

Взгляд Антония Петровича был направлен куда-то вдаль и совсем не интересовался моим рюкзаком. Верно, вконец одолели мужика заботы. Я уж теряться стал, не зная, что делать дальше.

— Значит, гуляете…

— Гуляю… — Антоний Петрович едва заметно скривил рот, видно, усмехаясь моим речам.

Эта его замаскированная улыбка совершенно выбила меня из колеи. Теперь я уже положительно не знал, как дальше себя вести, и, словно двоечник у доски, тупо молчал, вытирая со лба нервный пот. Но тут четвероногие наши друзья, короткошерстные Рэм и Сэм, совершенно неожиданно пришли мне на помощь, Неизвестно почему именно в тот миг ощутили они сладкий дух колбасы и в одну секунду, будто договорившись, кинулись к рюкзаку и, если бы я хоть чуточку зазевался, вцепились бы в колбасный носик. Но я был настороже. Аки вепрь, метнулся я к своему богатству.

— Цыть! Цыть! Проклятые! Кому говорю!

Но псам, наверное, до ужаса хотелось колбаски, и, остановив свой прекрасный бег, они тем не менее все равно надвигались на меня, с рыком, медленно, но неудержимо, как бандиты, замыслившие грабеж.

— Антоний Петрович! — почувствовал я неумолимую звериную рьяность. — Да отгоните же их! Сонечкин папа пришел мне на помощь.

— Фу! — произнес властно и коротко, подняв над головой арапник.

Псы тотчас замерли.

— Что это с ними? — не понял Антоний Петрович.

— Да вот захотели меня завтрака лишить, — доходчиво разъяснил я ему ситуацию, указав на торчащую из рюкзака колбасную палку. — Мясо почуяли, оглоеды…

После этих слов, дядюшка, я затих, ожидая звуковой реакции. Но ни криков, ни вздохов не услышал я, и, уже начиная расстраиваться, обернулся к Антонию Петровичу и обомлел: Сонечкин папа, белый, как лист бумаги, на котором написаны эти слова, закрыв глаза, покачивался, словно шест на ветру.

— Она… Она… — шептали посиневшие губы. — Откуда?

Признаюсь, дядюшка, не ожидал я подобного пассажа. Что-что, но только не обморок предполагал я и нашатыря с собою не прихватил. Единственное, чем мог я помочь Сонечкину папе, это взять его под мышки, усадить на зеленую травушку и помахать на безжизненное лицо козырьком старой кепки. Я старался, и от стараний моих Антоний Петрович вскоре опомнился, пот выступил на щеках, румянец проклюнулся. Когда же несчастный наконец открыл глаза, спросил я сочувственно:

— Что с вами? Может, «Скорую» вызвать?

— Нет, Костя, не надо, — шевельнул он рукой, — пустяки… От бессонницы… Сплю плохо… — Так говорил Сонечкин папа, а сам, я видел, давил косяка на колбаску и кадыком неутомимо работал, в истоме заглатывая слюну. — По пять шестьдесят… — сладострастно прошептал Антоний Петрович, не удержавшись, чтоб не потрогать дефицит. — Сырокопченая… Нда… Простите, а где вы ее брали?

— Купил-то? — напрягся я, почувствовав, что наступает решающий момент операции. — Да я не покупал. Мне дяхан прислал…

— Кто? Кто? — переспросил Антоний Петрович.

— Дядька… Он у меня в Москве, в Госснабе работает. Вот и шлет понемножку. То колбаски, то икорки, то еще чего-нибудь. Один я у него племянник-то, своих детей нет, вот и балует меня…

Антоний Петрович выпятил губы, покрутил головой и снова покачнулся, закатывая глаза. Но я удержал его и, с новой силой принявшись обмахивать кепкой, продолжил:

— Зовет меня к себе, один он в квартире-то, живи, говорит, пропишу, чего мне одному в трех комнатах делать. Женись, говорит, внучат, говорит, хочу…

Так фантазировал я, а сам время от времени ловил глазами взгляд помутневших от обморока зрачков Сонечкиного папы. Когда же увидел на щеках его слезы, умолк, понимая, что дело сделано и пора остановиться.

— До свидания, Антоний Петрович, — поднялся я. — Пойду…

— До свидания, Костенька, — трепетно выговорил Сонечкин папа, и я понял, что на светофоре моей любви загорелся зеленый свет.