Запасной козырь - [11]

На этот раз засмеялась не только Наташа, но следом за ней и Алена.

Екатерина Борисовна привела ее на кухню, когда салат с кальмарами был уже благополучно нарезан и заправлен, а борщ разогрет уже во второй раз.

— Вот так, ребятки! Всем падать в обморок! — она вытолкнула перед собой чуть упирающуюся Алену в серебристо-бронзовом вечернем платье с высоким разрезом спереди. — Мне самой оно всегда казалось слишком вызывающим, а тут в самый раз. С Алениным цветом волос и глаз…

— Йес-с! — завопила Наташа.

— В десятку, — подтвердил Антон Дмитриевич.

— Мр-ряу, — проворчал Мартышкин, уже успевший под шумок стянуть со стола колбасный ломоть.

— Что бы вы ни говорили, а я достаю шампанское, — решительно заявил отец семейства, ныряя в недра холодильника. — Какие красотки вокруг меня! Оранжерея! — завершил он свою реплику уже с темной бутылкой в руке.

— Ната, доставай бокалы и фартук, — скомандовала Екатерина Борисовна.

— Зачем фартук-то? — удивилась дочь.

— Ну не переодеваться же Алене сразу, пусть посидит, привыкнет. Новый костюм требуется, как бы это сказать, обносить немного. Но мы же за столом, всякое может случиться. Поэтому фартук, — повернувшись к дочери, Екатерина Борисовна назидательно подняла палец. — Да, и не гляди такими завидущими глазами, ты в это платье все равно не поместилась бы. Да, кстати, и выпускное твое, насколько я помню, впритык планировалось, да? — обняв дочь, она ласково взъерошила ее пушистые волосы. — Какая отсюда мораль?

— Какая еще мораль? — Наташа притворно надулась.

— С утра ни грамма мучного или сладкого и — на турник, на турник, — засмеялась мать.

— Да ну тебя, мам! Можно подумать, я у тебя слон. Ну, поправилась чуть-чуть, пока экзамены шли, потому что шоколадом мозгу помогала. А сейчас почти что норма уже. Вон даже платье немножко ушивать пришлось.

— Да шучу, шучу, — Екатерина Борисовна, потянувшись, чмокнула дочь в макушку.

Шампанское охладилось недостаточно, и пробку Антон Дмитриевич не удержал. С глухим «бум» она отрикошетила от потолка и улетела в прихожую. Мартышкин кинулся за ней с таким энтузиазмом, что, не вписавшись в поворот, покатился кувырком.

— Это не кот, а пикирующий бомбардировщик какой-то! — Екатерина Борисовна перевела дыхание. — До инфаркта когда-нибудь меня доведет своими полетами. Сердце обрывается, как представлю, что он расшибется.

— За здоровье кота будет второй тост, — Антон Дмитриевич наполнил бокалы. — А первый, как это у нас, лихих гусар положено, за прекрасных дам. Ох, девочки, такие вы у меня все красивые — прямо голова, на вас глядючи, кружится!

Алена опустила глаза, но вместо игры пузырьков в золотистой глубине бокала увидела вдруг переполненные окурками ржавые консервные банки на застилающей стол засаленной газете. Сдвинутый в угол старенький, еще советский транзистор бормочет что-то невнятное, отец тычет непослушными пальцами в колесико настройки, поднимает глаза… остановившиеся, точно стеклянные. Пытается улыбнуться, но непослушные губы изображают только жутковатую кривую гримасу, в углу рта надувается пузырь, растет, расползается медленной, тягучей, отвратительной струйкой… Почему?! Почему «они» совсем другие? Да люди ли «они»? За что ей это?!

Прикрыв глаза, она поднесла к губам бокал. Свежий сладковатый аромат как будто смыл подступающий морок — страшное видение поблекло, отступило, растаяло…

Глава 5

Когда Босс вернулся в зал, зрители чуть не валились под сиденья — от хохота. «Молотобойцы», измолотившие друг друга так, что различить их можно было лишь по цвету трусов — там, где их не заливала кровь, — так обессилели, что едва поднимали руки для очередного удара. Один, наконец собравшись с последними силами, сумел отвести руку для замаха, другой рукой чуть оттолкнув соперника. Но и этого «чуть» хватило, чтобы тот, качнувшись назад, не удержался на ногах и завалился на спину как толстая, набитая ватой игрушка. И затих, не только не делая попыток подняться, а вообще не шевелясь. Его соперник, вложив все силы в подготовку к «решающему» удару, даже не заметил, что перед ним — никого. Замахнулся и ударил — в пустоту. По инерции крутанулся всем телом — и тоже не удержался на ногах, рухнул мешком на недвижное тело уже поверженного противника. Так и лежал, слабо шевеля ногами, как будто пытался отползти в сторону.

Зрители свистели и хохотали.

Под этот уничижительный гвалт судья, нагнувшись, приподнял руку того, что лежал сверху — мол, вот он — победитель.

Забившийся в угол Глеб, закусив губу и морщась от отвращения, лихорадочно заполнял листы рисовального блокнота мгновенными набросками. Смотреть на «шоу» было гадко, но художник в этот момент оказался явно сильнее человека. С удивлением он поймал себя на том, что не испытывает ни капли сочувствия. Вот они — избитые, окровавленные, изувеченные. А в душе — ни намека на жалость. Только брезгливость и отчасти раздражение. Как будто перед ним не люди, а роботы. Киборги или что-то в этом роде.

Он шепотом поинтересовался у соседа, сколько заплатят победителю. Названная сумма выглядела настолько ничтожной, что Глеб опешил. Да этого же не хватит даже на один визит к врачу. Зачем, ради чего они лезут на ринг? Это какая же безнадежно жуткая жизнь может довести людей до подобного состояния? На них даже зрители с презрением смотрят. Вон у того, что через три кресла сидит, на лице такое выражение, точно хочет сказать: «Да хватит вам уже придуриваться, надоели».