Запас прочности - [23]

…Шкурко вцепился в Новикова. Упросил подробна рассказать, что происходило там, наверху. Уговаривать Новикова не надо, поговорить он любит, тем более когда перед ним такие благодарные слушатели, как Шкурко и его боевые санитары, в том числе вестовой Сухарев. Старший лейтенант, поудобнее усевшись в кресле, начинает рассказ:

— После первого выстрела смотрю в бинокль, а всплеска не вижу. Ну, думаю, перелет. Командую: «Четыре меньше!» Второй выстрел. Теперь вижу всплеск — на середине дистанции! Командир ругается. А я и сам понимаю, что неважно стреляем. Но тут мои комендоры приноровились к трехбалльной волне и пошли бить прямо в борт пароходу, как заклепки клепают. Пятый снаряд угодил в ходовую рубку, из нее дымок появился, сперва небольшой, а потом все гуще. Подающий снаряды Валентин Куница говорит: «Братцы, смотрите, похоже, прямо в керосиновую лампу попали!»

— Гриша, — перебиваю я Новикова, — имей совесть! Куница один из лучших моих подчиненных, а ты его выставляешь как болтливого разгильдяя.

— Всему свое время, стармех. В бою острое словцо очень к месту бывает. Если ты хочешь знать, Куница своей шуткой помог многим матросам. Повеселели ребята, жару прибавили.

Лекпом Шкурко смотрит на меня умоляюще:

— Виктор Емельянович, прошу вас, не мешайте Григорию Алексеевичу. Вы-то все видели собственными глазами, ясно, вам не интересно…

— Эх, доктор, наговорит он тебе с три короба, а ты и поверишь…

А вообще-то зачем я вмешиваюсь в этот разговор? Не любо — не слушай, а врать не мешай… Я занялся своими делами.

Гриша продолжает рассказ, но уже старается не отступать от истины:

— Когда транспорт застопорил ход, мы подошли к нему совсем близко. Стреляем в упор. Тут уж мои команды не требовались: комендоры сами управлялись. Знай заряжай да стреляй, все равно не промахнешься. Но что такое: стреляем, стреляем, а он не тонет. Вообще-то говоря, пробоины от наших снарядов маленькие. «Стреляйте ниже ватерлинии!» — приказывает командир. Стали ловить момент, когда волна схлынет и обнажит немного борт. И все равно не тонет! Весь борт в дырках, а не тонет! Что такое? Присматриваюсь и вижу, что некоторые пробоины заткнуты чем-то изнутри. Вот свежая дырка. Из нее что-то сыплется. Картошка! Сыпалась, сыпалась, но вот хлоп — крупная картофелина заткнула дыру… Что, может, скажешь, что и этого не было? — воинственно спрашивает меня рассказчик.

— Это было, — соглашаюсь я. — Но, слушая тебя, можно подумать, что транспорт был загружен одной картошкой.

— А я еще не досказал… Так вот, командую перенести огонь к корме. Выстрел, еще выстрел, и вдруг как ахнет! Взрыв!..

В переборочной двери показалась грозная фигура Думбровского:

— Товарищ старший лейтенант, вы что думаете: я за вас буду вахту нести, пока вы тут о морских битвах ораторствуете?

— Бегу, бегу! У меня часы немного отстают. Гарантийный срок у них как раз перед войной истек. Запишите, пожалуйста, эти несколько минут за счет немцев…

Одернув китель и поправив фуражку, Новиков спешит в центральный пост принимать вахту от старпома. Лекпом вздыхает и принимается свертывать свой лазарет: надо освободить кают-компанию для ужина.

А в отсеках ликование. Все-таки отметили победой годовщину Советской Латвии! На лодке собрались люди разных национальностей. Взять хотя бы офицеров. Сядем за стол в кают-компании — интернационал! Лисин и Хрусталев — русские, комиссар Гусев — бурят, старпом Думбровский — поляк, Брянский — еврей, я и Шкурко — украинцы. Правда, латыша на нашей лодке — ни одного. А разве это важно? Для любого из нас Латвия — частица нашей огромной Родины. И потому годовщина этой республики — наш общий праздник, и мы рады, что поднесли ему свой скромный подарок.

Мореходная астрономия

В ночь на 8 августа мы заряжали аккумуляторную батарею далеко от берега. Без боеприпасов нам теперь нечего было делать на путях вражеских кораблей. Днем вели разведку, а с темнотой забирались подальше в море, чтобы без помех произвести зарядку. Как обычно во время надводного хода, я находился в центральном посту. Изредка подходил к штурманскому столику посмотреть, как Хрусталев лихо закручивает на карте наши галсы. Все шло своим чередом, но вот в центральном посту появился старшина группы радистов Антифеев и попросил доложить на мостик, что получена радиограмма.

Когда мы с Хрусталевым остались одни, я спросил его:

— Миша, как ты думаешь, что в радиограмме?

— Думаю, разрешение вернуться в базу. Боезапаса у нас нет, для чего нас держать в море?

На корабле закон: кроме командира, комиссара и радиста, никто не знает содержания депеш. Но строить догадки никому не запрещено. Впрочем, долго рассуждать на эту тему нам не дали. С грохотом раскрылся переборочный люк. Смертельно бледный Брянский выпалил:

— Авария! Разлетелся насос охлаждения правого дизеля. Двигатель перегревается. Не знаю, что делать…

Оставив Брянского в центральном посту, бегу в дизельный отсек. Здесь уже старшина электриков Ляшенко и старшина мотористов Михайлов. Ляшенко с одним из электриков разбирает электродвигатель насоса, а Михайлов, лежа животом на палубе, кричит мотористу в трюме, как перекрыть клапана, чтобы уцелевшая циркуляционная помпа левого двигателя подавала воду на оба дизеля. Спускаюсь в трюм, проверяю правильность переключений. Все верно. Когда температура обоих двигателей стала выравниваться, подхожу к электрикам. Ляшенко подает переносную лампу. То, что открывается глазам, радует мало. Коллектор электродвигателя рассыпался на части, обмотка якоря разрушена. В море такую поломку не исправить.