Запах жизни - [12]

А по улице шли незнакомые люди, и улица, по которой он проходил и проезжал восемьсот пятьдесят или восемьсот шестьдесят тысяч раз, казалась незнакомой и равнодушной.

Он остановился на пороге — секретарша, наклонившись над его столом, что-то писала. Она обернулась на его шаги.

— Я записала, кто звонил в ваше отсутствие, — сказала она.

У нее было лицо, которое выглядит неестественным без косметики, начинающая терять стройные очертания талия и выражение лица человека, только что узнавшего что-то чрезвычайно интересное. Впрочем, такое выражение у нее, кажется, появлялось, когда она разговаривала с Энвером.

— И еще звонил товарищ Джавадов и просил, чтобы вы позвонили.

— Как дела дома? — спросил Энвер.

— Хорошо, — сказала она. — Все в порядке.

— Дачу свою оборудовали?

— Да, муж субботу и воскресенье только там и проводит. Новый колодец вырыл...

— Как-нибудь приеду к вам.

— Вы каждый год обещаете, — сказала секретарша, выражение постоянного изумления сошло с ее лица, — Энвер Маджидович, вы себя плохо почувствовали сегодня?

— Немного, — сказал Энвер и замолчал.

Она повернулась и пошла к выходу, а он очень хотел, чтобы она не уходила и спросила бы еще что-нибудь о его болезни или еще о чем-то, лишь бы не оставаться одному в этой комнате, но она вышла, а зайти больше было некому, потому что рабочий день кончился.

Он позвонил Джавадову.

— Приезжай, а, — сказал Джавадов.

Милиционер у входа внимательно просмотрел удостоверение, он часто видел Энвера и даже здоровался, когда они встречались, но каждый раз удостоверение он дотошно изучал вновь и вновь. Сейчас это не казалось Энверу забавным, он сухо кивнул, когда милиционер, отдав честь, вернул удостоверение.

Он вошел в кабинет Джавадова — пятьсот квадратных метров сверкающего паркета и сотни кубометров горного воздуха, выдыхаемого легкими трех кондиционеров, — каждый раз он испытывал, переступая порог этого кабинета, то чувство, какое бывает у человека, пробирающегося вдоль рядов парт к доске, у которой надо рассказать о строении амебы или решить уравнение с одним неизвестным. Это было неприятное ощущение, и он никогда не признался бы себе, что он его испытывает, но в этот раз он мог бы поклясться положа руку на сердце, что не испытывает его совершенно.

Джавадов поднялся ему навстречу. Энвер не сразу понял, что в облике Джавадова обращает на себя внимание. Он посмотрел на его лицо, гладко выбритое, с высоким лбом и с упрямым чубом жестких волос, такие не редеют до самой смерти владельца, перевел взгляд ниже и увидел распущенный галстук...

— Устал, — сказал Джавадов, который замечал все, и этой его способности Энвер удивлялся каждый раз, — устал, боже мой, если бы ты знал, как я устал сегодня, хоть тебе могу в этом признаться.

Энвер машинально посмотрел на часы, было шесть, очень часто в это время у Джавадова только начиналось обсуждение какого-нибудь дела.

— Я попросил тебя прийти не поэтому, — сказал Джавадов, — но пока не забыл... Жалуются на тебя. Звонил профессор Гасан-заде и сказал, что ты отклонил его проект, жаловался, что в недопустимой форме...

— А ты что ответил ему?..

— Сказал, что переговорю с тобой.

Энвер подробно рассказал об утреннем совещании.

— Я не согласился с Алтаем, но, честное слово, он тысячу раз прав, и ты и я, мы прекрасно знаем, что из себя представляет Гасан-заде как архитектор с точки зрения современных представлений и...

— И что, — сказал Джавадов.

— Ну что, — сказал Энвер. — Ты же еще в институте, когда он преподавал нам, знал, что он собой представляет, если бы его тогда остановили, ограничив работу преподаванием, сейчас в Баку было бы меньше этих дурацких домов-этажерок. И ты это знаешь, и я, и почему-то откладываем со дня на день и не говорим об этом, как о чем-то неприличном, как будто нам предстоит прожить еще двести лет.

Джавадов внимательно посмотрел на Энвера.

— Но ты же не будешь отрицать, что у Гасан-заде громадный опыт, в конце концов стаж...

— Стаж, — сказал Энвер. — У Магомета, рассказывала мне бабушка, был осел, на котором пророк катался целых сорок лет, но этот осел так и не стал святым.

— А справедливость, — сказал Джавадов, — я не мог бы отстранить человека, ученого с именем, от конструкторской деятельности, от конструкторской работы, это было бы несправедливо и... негуманно. Ты отклонил его плохой проект — правильно, отклони и второй, если он будет плохой... Это справедливо...

— Ты прекрасно знаешь, что Гасан-заде балласт и мешает другим.

— Это не так. Все, кто хоть что-то стоит, свое получают... Я еще не знаю, какими будем мы в его возрасте, а ему ведь шестьдесят четыре года... Вот каким ты будешь в шестьдесят четыре года, ты знаешь?

Энвер засмеялся. Джавадов увидел еще кое-что, и Энвер почувствовал, что Джавадов увидел.

— Что случилось?

— Ничего не случилось.

— Что-то случилось, — сказал Джавадов, — если захочешь, расскажешь, ладно? А с Гасан-заде ты встретишься завтра на свадьбе, я вас специально посажу рядом, обсудите проект... Гости приглашены на восемь, ты приходи чуть раньше, ладно?

Он напоминал о свадьбе, по всему было видно — он уверен, что пригласил Энвера на свадьбу давно, а сейчас просто лишний раз напоминает, и Энвер совершенно равнодушно, каким-то уголком сознания, отметил это.