Запах Вереска - [272]

Он ненавидит посеревшие руины старого замка. Потому что под его сводами их общая с НИМ могила. И он бесконечно влюблен в их безмолвие, потому что только там он может услышать ЕГО.

Одна могила на двоих. Один холод для двоих и тьма, где их никто больше не разлучит. Они мертвы… мертвы… мертвы…

— Ри!

Голос, вырывающийся из груди, похож на крик сумасшедшего. Алан невидяще смотрит вперед и кричит, не в силах остановиться. Слезы текут по его щекам, и на лице такая мука, словно он умирает здесь и сейчас.

— Ри! — он рвется вперед и не видит ошеломленные лица ничего не понимающих Мечников.

Ридэус и Свилион изумленно переглядываются и переводят взгляды на Алана.

— Не останавливайтесь! — орет своим Мечникам Свилион, — нужно довести ритуал до конца.

Только Алан даже не реагирует на рявкнувшего на него Рида. Он невидяще протягивает свои дрожащие руки и словно пытается докричаться до кого-то. А с его губ продолжает срываться одно единственное имя. И в голосе Салливана столько отчаяния, столько боли и нежности, что пробирает до самых костей.

— Ри… — Ридэус смотрит в пылающие холодным голубым цветом нечеловеческие глаза и понимает, кого этим именем зовет Салливан.

Он был прав. Он ведь знал! Чего он никак не может понять, так это то, почему именно этот волк. Из всех мужчин на этой проклятой планете, почему именно этот?!

Но ответа он так и не получает, потому что стоит Алану сделать еще один шаг, как кровавые письмена под его ногами вспыхивают холодным голубым светом. А в следующую минуту Рид ошарашено смотрит на серебристые кандалы на запястьях и такой же ошейник на шее Салливана. Его резко оттаскивает назад и цепями рвет к полу.

Рид резко поднимает голову на Свилиона и видит точно такой же шок на его лице. А между тем зал буквально трещит от резко наполнившей его магии. Она отшвыривает их назад и воронкой скручивается вокруг рухнувшего на колени Салливана. Тот уже воет на одной ноте и пытается вырваться из сковавших его оков. Замок ходуном ходит под ногами. Вокруг завывает ветер, и огонь взрывается во всех факелах. Он ползет по стенам, охватывает весь каменный потолок и стремится к Алану. Стены трясутся, начинают рушиться одна за другой. Мечники только и успевают, что увернуться от летящих на них обломков. Свилион пытается в одиночку закончить ритуал, но при первых же словах его отшвыривает назад с такой силой, что если бы не Рид, то его размазало бы по стене.

А печать под Аланом горит холодным белым светом. Она древними письменами вспыхивает на его оковах и жжет кожу. Раскаленными прутами ввинчивается в разум и безжалостно срывает последние блоки. Она сдирает с него кожу и оголяет нервы. И вот оно, вот здесь, прямо под толстыми вековыми плитами и ржавыми замками. То, что так милостиво было скрыто до этого дня. И всех этих воспоминаний так много, что он просто не выдерживает. Они ломают его под своей тяжестью. Рвут его душу снова и снова, оскверняют его плоть.

Алан лежит, хватая ртом воздух, и с ужасом вглядывается в тот мрак, что хранит память. Теперь он видит это собственными глазами, проживает тысячи жизней за эти краткие минуты. Слезы душат его, и внутри столько боли, что она сжигает его. Он царапает пол, ломая ногти в кровь, и воет, не в силах выдержать.

Из века в век, из года в год, покуда течет бессмертное время. Вечно бродить по земле, не зная покоя, не зная света. С ярмом проклятой на прекрасном челе. Рождаться и умирать в муках, не забывая ни одного дня. С гордостью, втоптанной в грязь, и бесконечной болью взирать. Скулить у ног сильных мира сего, вымаливая милости каплю…

И безжалостные взгляды, когда оковы смыкаются на руках и шее. Он падает с небес, и в ушах грохочет ветер. Он заклеймен, проклят на веки. Он сброшен в самые недра тьмы и сломлен. Его белоснежные сильные крылья кровавыми ошметками волочатся по обожженной земле. Они рвут его волю, сжигают в прах, сковывая навек. Они клеймят его уста и вырывают глаза. Он слеп, и кровь течет из прогнивших ран. Проклятый, грязный, недостойный…

Он заперт в своей клетке сотни лет, сотни веков. Бродя по миру в слабом, ничтожном теле. Лишенный всех своих сил и попытавшийся хоть как-то смириться. Он пытается найти свой путь среди людей, среди тех, кого совсем недавно оберегал под тенью своих сил. Чью дорогу благословлял нежным шепотом. И от того больней, когда они предают его. Он не ждет ни ненависти от них, ни страданий, ведь он был честен с ними, всегда помогал по мере сил и был справедлив.

Только теперь людям плевать на все это. Их души чернее золы, чернее Бездны, и глаза их грешны. Когда это происходит впервые, он думает, что тысячу раз было бы милосерднее, если бы они убили его. Но он заперт в хрупком нежном теле, и девичьих сил не хватает, чтобы отбиться, чтобы спастись.

Он не знает их лиц, не знает, за что они наказывают его. Они рвут его тело, втаптывают в грязь его гордость. Смеются над головой и сжигают его разум грязью своих поганых языков. Он помнит свои крики и мольбы, на которые не оборачивается никто. Они зажимают ему рот и, заломив руки, продолжают насиловать. Что им слезы и боль? В этот день он умирает впервые…